Однако далее Лермонтова говорит, что только один год она и помнит Соню счастливой. Юлия Всеволодовна всегда относилась с большой симпатией к Владимиру Онуфрйеви- чу и считала, что в этот начальный период студенчества их жизнь втроем была такой счастливой и содержательной именно благодаря Ковалевскому, который относился с живым интересом ко всевозможным вопросам, даже и таким, которые йе имели никакого отношения к науке. Идиллия была нарушена приездом Анюты и Жанны Евреиновой в начале зимы. Обе девушки были старше Сони, Жанна была особенно строгой и «принципиальной». Общая квартира, в которой жили Соня, Юля и Владимир Онуфриевич, оказалась недостаточно просторной для пятерых, и Ковалевскому пришлось переехать на другую квартиру, уступив свою комнату приехавшим.
Начавшееся сближение Сони и Владимира Онуфриеви- ча было разрушено: «Софа часто посещала его [Ковалевского] и проводила у него целые дни; иногда они предпринимали вдвоем большие прогулки. Для них, конечно, общество стольких дам не всегда могло быть приятным, тем более что Анна и ее подруга часто нелюбезно обращались с Ковалевским. У них были на это свои причины; они находили, что, раз брак фиктивен, Ковалевскому не следует придавать своим отношениям к Софе слишком интимный
79
-характер. Это вмешательство посторонних лиц в жизнь молодых супругов приводило не раз к мелким стычкам и испортило вскоре хорошие отношения, существовавшие -между членами нашего маленького кружка» [147, с. 384].
Ковалевский решил уехать из Гейдельберга. Он отправился в Вену, а потом в Мюнхен, где вел интенсивную научную работу.
О жизни в Берлине Лермонтова пишет, что она была еще более однообразной и уединенной, чем в Г ейдельберге. Они жили вдвоем с Соней, которая целые дни проводила за письменным столом, погруженная в математические выкладки. Юлия же до самого вечера занималась в лаборатории. Пообедав на скорую руку, они опять принимались за занятия. Никто к ним не приходил, кроме профессора Вей- ерштрасса. Соня все время была в самом грустном расположении духа; ко всему она относилась.равнодушно, исключая свои занятия. Иногда их навещал Владимир Онуфрие- вич, что всегда несколько оживляло Соню. Однако иногда свидания омрачались взаимными упреками и недораауме- ниями. Когда же Соня оставалась с Юлией, она не хотела выходить из дому ни для прогулок, ни для того, чтобы идти в театр, ни для покупок.
Лермонтова рассказывает о том, как занималась Соня. Она могла несколько часов подряд предаваться самой усиленной умственной работе, не вставая из-за стола. А вечером, после целого дня напряженной работы, она поднималась со стула, так сильно погруженная в свои мысли* что начинала ходить по комнате быстрыми шагами, причем казалась совершенно оторванной от действительности; фантазия, по-видимому, уносила ее далеко за пределы настоящего.
По ночам она очень мало и очень беспокойно спала. Часто она просыпалась, пробуждаемая каким-нибудь фантастическим сном, и просила Юлию посидеть с нею. Она охотно рассказывала свои сны, которые были всегда очень оригинальны и интересны. Она ставила перед собой самые сложные цели, и тогда страстно желала достигнуть их. «Но, несмотря на это, я никогда не видела ее в таком грустном, подавленном настроении духа, как тогда, когда она достигала предположенной цели» [147, с. 386].
Действительность не соответствовала тому, о чем мечтала Соня. И «когда ее видали такою грустною и печальною среди полного успеха, к ней чувствовали невольно глубокое сострадание» [147, с. 387].
80
Никто не сомневался в том, что Владимй|Г0нуфриевйч глубоко любил Софью Васильевну. Несомненно, что и Софья Васильевна также полюбила его. Однако не только фиктивность брака препятствовала их сближению. Были еще некоторые обстоятельства, в которых пытались разобраться как сами Ковалевские, так и близкие к ним люди.
Лермонтова, анализируя характеры обоих, дает такое объяснение. «Она [Соня] чувствовала всегда непреодолимую потребность в нежности и задушевности, потребность иметь постоянно возле себя человека, который бы всем делился с ней, и в то же время она делала невозможной жизнь для человека, который вступал в такого рода близкие отношения к ней. Она сама была слишком беспокойного нрава, слишком дисгармонична по своей натуре, чтобы на долгое время найти удовлетворение в тихой жизни, полной любви и нежности, о которой она, по-видимому, так страстно мечтала. При этом она была слишком личною по своему характеру, чтобы обращать достаточно внимания на стремления и наклонности жившего с нею лица.