В настоящее время мы привыкли к революционизированию в качестве средства ведения войны; да, существует теория, в соответствии с которой теперь дистанционно-управляемая революция напрямую заменила войну как метод разрешения международных конфликтов. Но война 1914 года проходила еще в однородном европейском сообществе государств, которые были очень далеки от подобных мыслей. Европейские державы того времени все еще образовывали многовековой, очень благородный, очень эксклюзивный клуб, члены которого все еще сохраняли определенную солидарность, даже когда вели войну друг с другом. Война принадлежала так сказать к клубным правилам, войны время от времени вели, чтобы помериться силами, и в зависимости от исхода затем снова заключали мир друг с другом: такова в течение столетий была европейская традиция. До мыслей полностью ликвидировать партнера по войне и миру никто до сих пор не доходил.
И ведь именно три императорских двора Санкт-Петербурга, Вены и Берлина имели особенно много общего, даже по отношению к западным демократиям — и насколько же больше общего против невозможных, зловещих большевиков! К примеру, все еще существовали тесные монархические семейные отношения, и давали понять, что их следует использовать при подходящей возможности для усилий по заключению сепаратного мира, как например в своей наивной манере предложил немецкий кронпринц. В письме к Великому герцогу Эссенскому, шурину царя, он писал в феврале 1915 года:
«Я считаю, что безусловно необходимо заключить с Россией сепаратный мир. Во-первых, слишком глупо, что мы терзаем друг друга, а только лишь Англия ловит рыбку в мутной воде, и в таком случае нам следует наши общие военные силы направить сюда, чтобы покончить с французами… Не можешь ли ты связаться с Ники и посоветовать ему объединиться с нами по-доброму, ведь потребность в мире должна быть в России огромной, только он должен вышвырнуть эту скотину, Николая Николаевича[2]…»
Наивно, разумеется, но естественно — еще естественней, если связаться с будущими убийцами «Ники». Ведь самое позднее в конце первого года войны выявилось, что чисто военное разрешение войны на востоке возможно столь же мало, как и на западе. Германские армии показали свое превосходство над русскими; но они превосходили их не настолько, чтобы могли победить еще и пространство России. Восточный фронт с конца 1915 года застыл по эту сторону польской и балтийской границ с коренной частью России — застыл почти так же, как и Западный фронт; и у Германии были очевидные интересы в том, чтобы избавиться от Восточного фронта.
Что же касается России, то у нее с самого начала по сути не было никаких военных целей против Германии. Против Австрии — да, и против Турции — тем более; но от Германии в принципе ей ничего не было нужно. Если бы и Германия ничего не хотела от России, то после того, как они померились силами в 1914–1915 гг, мир на Востоке, устанавливающий статус-кво, возможно и не был недостижимым.
Но как раз «мира статус-кво» Германия и не хотела — как на Востоке, так и на Западе. Если стремиться понять, как дело могло дойти до неслыханной авантюры революционизирования России и до парадоксального союза германского кайзеровского рейха с русскими большевиками, то следует прояснить коренной антагонизм, который в течение всей Первой Мировой войны определял немецкую ситуацию.
С военной точки зрения Германская империя после провала первого наступления на Францию все время была в отчаянной обороне — осажденная, голодающая крепость, которая лишь все время делала вылазки, но не могла прорвать кольцо осады.
Но политически Германия как на Востоке, так и на Западе вела очень честолюбивую наступательную войну, основную цель которой рейхсканцлер фон Бетманн Холльвег в сентябре 1914 года сформулировал таким образом: «Обеспечение безопасности Германского рейха на Запад и на Восток на возможно более длительное время. Для этой цели следует настолько ослабить Францию, чтобы она не смогла заново возникнуть в качестве великой державы. Россию следует по возможности отодвинуть от германских границ, а её господство над нерусскими вассальными народами должно быть сломлено».
Германия хотела исключить из числа великих держав как Францию, так и Россию, выйти из войны в качестве единственной великой державы на европейском континенте: это была её незыблемая цель в войне, её навязчивая идея. Все прочие результаты войны она рассматривала как поражение. Потому что, как в ноябре 1914 года объяснил помощник государственного секретаря иностранных дел Артур Циммерманн (прямо указывая на Россию): «Если мы с нашим восточным соседом теперь не рассчитаемся основательно, то наверняка с ним будем иметь новые трудности и должны будем ожидать второй войны с ним, возможно уже через несколько лет».