Воровка не слушала ее.
— Ладно. Хорошо. Если все равно винить будут меня, я сделаю так, чтобы это было заслуженно.
Подозрение, которое Женевьева игнорировала, стало дрожью, провело ледяными пальцами по ее спине.
— Шинс… о чем ты?
— Я обворую архиепископа.
Из горла Женевьевы долго не вылетало ни звука, хотя челюсти яростно двигались. Никто, даже Виддершинс, не мог быть настолько безумным!
— Это не безумие! — возразила воровка, когда ее подруга пропищала пару звуков. — Ладно, может, безумна. Но я должна это сделать. Я не хочу наказаний за то, что я не делала! Я украду у архиепископа, и меня не схватят, и никто не докажет, что это была я, хоть они все это знают! И они будут знать, что лучше меня просто не трогать!
— Шинс…
— Нет! Я это сделаю, и я всем им покажу!
— Шинс! — взорвалась Жен. — Подумай хоть на миг! Они только сильнее будут охотиться на тебя! И что, если они не смогут доказать, что это была ты? Думаешь, стражи и гильдия будут искать доказательства? Тебя арестуют или убьют! Что с тобой такое?!
«Что со мной?» — задумалась Виддершинс, потрясенная сильнее, чем хотела признавать. Она рисковала всегда, она злилась сильнее, чем когда-либо. Но она не была глупой, она знала, что задумала не только безумие, но и глупость.
Но она знала, что не могла отступить. Как не мог и Ольгун, как она поняла. Он хотел, чтобы это было сделано.
Это оно? Божество влияло на ее решения и эмоции? Ольгун подталкивал ее сделать то, от чего она обычно ушла бы? Божество обладало такой властью над ней?
Нет. Да и зачем ему? Это было ее решение.
— Я иду, — просто и твердо сказала она. — Я хочу, чтобы ты понимала, Жен, — может, стоило объясниться. — Но я это сделаю. Прости.
Женевьева опустила взгляд на свои пальцы, крутящие ножку кубка.
— У кого первым остановится де Лорен? — тихо спросила Виддершинс.
Ее подруга не поднимала головы.
— Я не могу остановить тебя, Шинс, но и помогать не буду!
— Ты знаешь, что я все равно выясню, Жен. Лучше ты скажи. Все вопросы добавят риска. Пожалуйста.
Хозяйка опустила плечи.
— Маркиз Дюкар. Он будет там неделю, а потом переедет к другому хозяину.
— Спасибо, Жен.
Женевьева подняла голову, в ее глазах были слезы.
— Шинс, вернись живой!
— Обещаю, Жен. Если я вернусь, то живой.
Виддершинс ушла, огонь вспыхнул перед этим так ярко, что ее подруга не могла думать ни о словах, ни о делах.
Рябой — которого звали Юдес, но это важно было только для него — не был рад этой идее. Констеблей стоило избегать, и он предпочел бы счастливо прожить до конца жизни, не побывав в тюрьме.
Но у него был приказ, ему давали деньги, так что приказы были от кого-то выше Брока, но не официально. И он ворчал, боялся, переживал…
И шел.
На пороге он скрылся в тенях, надев их, как любимую одежду, и ждал, проклиная напарника каждый миг. Но вскоре в ночи сверкнула желто-красная искра, дым пальцами снял звезды с ткани неба. Двери и окна открылись по всей улице, и вопль «Пожар!» сотряс тишину.
Люди с ведрами выбежали на улицу, одичав, но через пару мгновений несколько констеблей вышли из дверей большого здания и присоединились к ним.
Они мешкали, проверяя, закрыты ли камеры. Но если стражи переживали, то только из-за побега. Все они, те, что носили ведра, и те, что вытащили клинки, следили, чтобы никто не проник на помощь пленным.
Рябой двигался среди хаоса, юркнул меж больших деревянных дверей, поежившись от веса камня и стали вокруг себя. Вдоль стен просторной прихожей, подальше от стола клерка, он двигался, присев. Его тело все еще болело от синяков и ран, он прихрамывал, слышал звон в левом ухе. Но это не замедляло его, особенно, когда месть была так близко.
Он сжимал маленький арбалет в руке, оружие было тише пистолета, который был ему привычнее. Он направил оружие на мужчину за столом. К счастью, стрелять не пришлось. Густые тени и шум снаружи отвлекли клерка. Через пару мгновений Рябой прошел дверь и попал в озаренные лампами коридоры.
Он знал, что будет не так сложно. Почти все стражи были в городе, сопровождали Его преосвященство или работали в двойные смены, чтобы улицы были тихими во время визита священника. Здания стражи остались почти без людей, и оставались не лучшие. Рябой лишь три раза по пути заметил констебля, которого не мог обойти. В двух случаях он смог купить их помощь монетами.
Он ведь шел за пленницей. Разве был вред?
Если бы они знали, что третий, оказавшийся в чулане с раной от арбалета в горле, не станет помогать, задумались бы о своем выборе сами.
Он осторожно подошел к другой двери, перезарядил арбалет, сжал в другой руке изогнутый кинжал. Он знал план комнаты по своему опыту, знал о столе с арбалетами, направленными на вход. Он должен быть готов, быть быстрее констебля. Он сжал кинжал зубами, осторожно подвинул засов и, вернув оружие в кулак, ударил дверь плечом.
Тяжелая дверь открылась внутрь, ударилась глухо о стену. Рябой уже упал на колено, направил арбалет на стол, но там никого не было. Дверь напротив была открыта, там был коридор камер, и констебль лежал на пороге.
Кто-то опередил его?
Рябой, хмурясь, пересек комнату, взглянул на мертвого — нет, без сознания, он видел, как мужчина дышит — и пошел по коридору. Многие пленники закричали, пока он шел, прося о свободе, но большая часть притихла, разглядев его.
Самые опытные преступники знали, что вооруженный чужак в аду означал, что кто-то не увидит завтра. Лучше было не привлекать его внимание.
Хмурясь от шума, ищейка разглядывал камеры, проходя их, но не находил нужного. Некоторые были пустыми, некоторые — набитыми чужаками, его мишени там не было. Он нашел камеру, что была пустой и открытой.
И он понял.
Черт!
Это не было возможным, но он не сомневался ни на миг. Она сбежала! Ох, Брок не обрадуется…
Многие пленники притихли, и он услышал оханье у порога. Он повернулся, вскинув арбалет, целясь в сердце мужчины, уставившегося на павшего констебля.
Идеально. То, что надо.
Страж медленно перевел взгляд на Рябого.
— Ты ведь, — спросил он без удивления и страха, — не знаешь, куда делись мои ключи?
Бандит не знал, и ему было все равно, о чем говорит этот безумец.
— Пистоль и меч на пол, страж. Медленно.
Медь и кожа задели каменный пол, только эти звуки были в тишине. Пленники сжались в камерах, некоторые прижимали лица к прутьям, чтобы видеть, другие отвернулись, чтобы не видеть.
— Оттолкни их, — еще шорох. — На колени, — на лице стража мелькнул страх, но мужчина послушался.
Рябой шагнул вперед, прицелив арбалет. Еще пара шагов, уже можно было точно убить выстрелом, но мужчина не мог еще схватить его. Ему нужно покончить с этим и уйти, пока констебли не вернулись снаружи, пока подкупленные не поняли, что этой ночью умерли их товарищи. Ему нужно сказать Броку…
Выстрел проревел в коридоре, эхо било игриво по стенам. Рябой отшатнулся, боль пронзила его, огонь расцвел в груди. Он услышал стук своего оружия, оно выстрелило в потолок и выпало из непослушных пальцев. Его ладони прижались к ребрам, упали.
Но… но… ох.
Рябой на миг сосредоточил взгляд на пистолете в кулаке стража — это оружие принадлежало павшему констеблю, рядом с которым он стоял на коленях.
— Черт…
Это было последнее, не лучшее слово. Но Юдес ощутил, пока пол не полетел к нему, а мир — прочь от него, что это слово было точной оценкой произошедшего.
Пара секунд, его сердце притихло на миг, и дышать стало легче. Майор Джулиен Бониард встал на ноги. Он даже почти не пошатнулся. Его оружие вернулось в его руки, он оглядел плохо освещенный коридор, готовый к атаке, но мужчина, похоже, был один.
Три шага, проверка тела — мертв — и бег по коридору. Он не слушал вопли и вопросы из камер. Только одна дверь была приоткрыта, одного пленника не хватало, и он даже не был удивлен.