Может, она злилась на напоминание, чем могла быть ее жизнь, но она и ее спутник не признавались в этом.
Ольгун посылал нетерпение, а Виддершинс разглядывала книги и бумаги на столе. Свеча уже не требовалось, света на небе хватало, чтобы она видела. Она была близко, но не могла уйти, пока не сделала всего. Несмотря на нетерпение, Ольгун тоже был таким.
Она схватила перо и обмакнула в чернильницу на столе. Виддершинс осторожно поставила кляксы на буквы и цифры в книге. Гад будет днями, а то и неделями, считать заново. Она пролистала на пару дней вперед и написала на странице аккуратно, но быстро:
Спасибо за золото, милорд. Знаю, мне оно нужнее, чем вам. Но думайте о хорошем. Теперь вам не захочется все потратить на веселье, придется исправлять книги.
Тот, кто стал богаче, чем раньше.
Она ухмыльнулась, закрыла книгу и придала столу вид, похожий на тот, что был, когда она пришла. Путь барон найдет послание со временем.
— Теперь, — сказала она Ольгуну, выглядывая из окна, — осталось уйти, да? — она хмуро посмотрела на солнце. — Ты не можешь собрать облака, но как насчет утреннего тумана? — с сомнением спросила она. Ольгун фыркнул. — Ладно. Можешь хоть немного веса убрать? — она посмотрела на мешок, полный золота.
Мешок стал легче.
— Отлично. Я быстро, — она открыла окно, потянулась вниз, и мешок полетел в траву. Она последовала за ним, спустилась по стене. Оглядевшись, проверив округу и сад, она закинула мешок на плечо и сделала то, что могла.
Это было главным правилом вора. Когда не выходило прятаться и хитрить, нужно было бежать, как в аду.
Может, другой бог, не только Ольгун, видел, как она бежала по двору Думерж, но ее не заметили. Она даже смогла сделать крюк и оставить обещанные деньги в фонтане, хоть Ольгун возражал. Она перелетела стену, подброшенная незримыми руками, и пропала в переулках.
Птицы, белки и прочие жуткие существа приветствовали солнце. Улицы Давиллона быстро наполнялись: торговцы расставляли лотки, клиенты искали товары, пока еще не было людно, а торговцы были в хорошем настроении. Людей было все больше, они двигались ручьями, потом реками. По улицам Давиллона, как по венам и артериям, текла живая кровь города.
Над толпой на краю рынка женщина повернулась к окну, сонно моргала, лежа в кровати, от солнца. Она легла пару часов назад и не хотела вставать с рассветом. Тихо ругаясь, она закрыла ставни и уснула, гул рынка помог с этим.
Она проснулась у полудня, подумала остаться в постели дольше — она открывала таверну почти на закате — но решила с неохотой, что там не мешало бы убраться после ночи. Ворча под нос, она встала, дрожа, ночная рубашка не отгоняла осеннюю прохладу.
Пару часов спустя, умытая и нарядная, позавтракавшая, она вышла на рынок и пошла с людьми в нужную сторону.
Для прохожих Женевьева Маргулис была поразительна. Красивые светлые пряди, которые аристократки получали лишь с дорогими париками, ниспадали на ее плечи. Ее глаза были карими, золотыми при правильном освещении, черты были мягкими, а фигуре позавидовали девушки на десять лет младше. Она была в длинной бордовой юбке с серой туникой, корсет подчеркивал то, что обходилось и без таких акцентов.
Да, Женевьева была красивой. И это было бы все, будь она лет четырнадцать замужем за аристократом, что был выбран отцом из политических побуждений.
Но это было не все. Она сильно хромала, с рождения левая нога была чуть вывернута внутрь в колене, и хотя детали скрывала длинная юбка, какие она любила, она не могла скрыть походку. Она давно привыкла к этому, но Гуррерре Маргулис — ее отец, глава дома — не смог выдать ее из-за этого. Предлагать ради связей брак с «неидеальным» ребенком было оскорблением.
Ощутив, что ее не хотят (гордый Гуррерре не скрывал это), Женевьева с детства общалась с «низким» классом людей. Она завела много друзей среди простых жителей города, и хотя было непросто привыкнуть, что не все давали сразу, она терпела. Она ушла, взяв семейных денег, чтобы открыть таверну. Отец был против того, что дочь работала среди людей ниже классом, он не был рад таверне, но старик и переживал, что она ушла. Он пытался вернуть ее порой, но так они жили порознь.
Сегодня Женевьева была веселой, ведь хорошо поспала. Она бодро махала стражам рынка, поднялась на пять ступеней к двери «Дерзкой ведьмы». Здание было простым, внутри была лишь комната, кладовка, три кабинета и кухня. Там не было украшений, кроме маленького голубого камня с белым крестом: символа Банина, божества дома Маргулис, это было одним из немногого из старой жизни, что Женевьева не бросила. Хоть тут было скромно, это место было популярным среди тех, кто не мог пить в «престижных» заведениях. Цены были неплохими, еда и напитки — вкусными, а работники — дружелюбными.
Для Женевьевы это была не просто таверна. Это был дом, в отличие от места, где она выросла.
Потому, пройдя в темную комнату и увидев трех мужчин за столом, она разозлилась, а не испугалась.
— Вы кто такие? — зло осведомилась она, рука потянулась к кинжалу в корсете. — Как вы сюда попали.
Они встали, скрытые тенью, самый крупный шагнул к ней. Женевьева невольно отпрянула и врезалась спиной в стену. Она думала убежать, но ее легко поймали бы, она даже не успела бы дойти до двери.
— Что… вам надо? — ее голос дрожал. — Тут нет денег. Мы… не будем сотрудничать. Если…
— Молчи, — его голос был низким и недовольным, что ожидаемо. — Мы не хотим твоих денег. И, — добавил он, Женевьева охнула и побледнела, — мы не хотим тебя ранить, — он подошел, прижимая испуганную хозяйку к стене. Она хотела ударить оружием, но толку не было бы. — Мы хотим, — продолжил он, — чтобы ты помогла нам. И мы уйдем.
— Что вам надо? — спросила она, глядя на гору в людской одежде.
— Найти частого посетителя твоей милой таверны. А таверна мила, не спорю. Знаешь девушку по имени Виддершинс?
Солнце садилось за ее спиной часы спустя, Виддершинс брела в толпе по бульвару, напевая. Она была в зеленой тунике и коричневых штанах, в черном жилете с зеленой окантовкой, так она смутно напоминала растение. Ее каштановые волосы были собраны в свободный хвост, рапира покачивалась на боку (объемная рукоять вернулась), ее кошелек был полон от маленькой порции золота барона. Последние пару дней были чудом, и она хотела поделиться радостью.
Кроме Ольгуна, у вора был лишь один близкий друг в Давиллоне.
Виддершинс пошла домой после побега от Думерж, сделав крюк ради мешка в переулке. Потом она выспалась и остаток дня провела в пути по городу, спрятала в нескольких местах свою добычу.
Теперь она хотела поделиться деньгами. Она не замечала взгляды прохожих, к которым прилипала ее мелодия, шла по рынку, по лестнице, а потом миновала дверь «Дерзкой ведьмы».
Огонь бодро трещал в большом камине. Лампы горели через промежутки, озаряя комнату, где было полно посетителей рынка и жителей города. Шум был почти таким же, как на празднике барона, но дружелюбнее и приятнее.
Некоторые помахали ей, и она радостно ответила, скаля зубы в широкой улыбке — она стала еще шире, когда Робин прошла к ней с робкой улыбкой. Худая служанка — на пару лет младше Виддершинс, с короткими черными волосами и скромной одеждой — часто казалась людям мальчиком. Она намеренно поддерживала эффект после неприятного опыта, о котором редко говорила.
Тут было много тех, кому пришлось пережить жуткое.
— Как обычно, Шинс? — тихо спросила Робин.
— Не сегодня, кроха, — рассмеялась Виддершинс, лохматя волосы Робин. — Красное сицилийское, самое старое. Я хочу отпраздновать.
— Ясно, — девушка покачала головой. — Шинс, без разрешения Женевьевы дорогое подать я не могу.