— Ох, и кое-что еще…
— Всегда есть «кое-что еще».
— Я хочу, чтобы на следующей неделе ты пошла со мной, — призналась Виддершинс.
Женщина моргнула.
— С тобой? Куда?
— На процессию. Хочу посмотреть, как прибудет архиепископ.
— Шинс…
— Я не буду ничего делать! Честно. Не буду! Я просто хочу увидеть, из-за чего такая суета.
— Ясно. И это никак не связано с гильдией? Покричать хочешь: «Я не трогаю его» — и убежать, как маленькая девочка? Или хочешь посмотреть, кто придет нарядный, чтобы потом их обокрасть?
Виддершинс пробормотала что-то невнятное.
— Ясно, — сказала Жен. — Что мы говорили только что о правде, Шинс?
— Я не прошу тебя делать что-то неправильное или опасное, — настаивала Виддершинс. — Я просто хочу пойти в компании.
— Там будет половина города.
Виддершинс пожала плечами.
— Тебе вдруг стало страшно из-за толпы? Ты управляешь таверной!
— Мои толпы не такие… людные.
— Ты, — Виддершинс встала, — не увильнешь. Ясно ведь, что ты — моя единственная подруга. Я — вор. Я живу в тенях. У меня нет жизни. А ты — дочь аристократа, даже если он не такой и благородный, и у тебя своя популярная таверна. Почему у тебя нет других друзей?
— У меня много друзей! Робин, например!
— Она работает на тебя.
— А как же Джерард?
— Как и Робин. Работники не считаются.
— Эртранд Решар! — заявила Женевьева.
Виддершинс фыркнула.
— Это не друг! Это пьяница, который все лезет тебе под юбку!
— Ладно. Парень всегда сидит там в углу, у него еще плащ из шкуры бобра. С ним всегда забавно говорить.
— Если не знаешь его имя, Жен, не зови другом. Уверена, есть такое правило.
— И чего ты этим добиваешься, помимо срубания моей самооценки, как дерева?
— Я о том, Жен, что ты редко выходишь, а праздник завтра — отличное место для начала.
Веки Женевьевы опустились, глаза стали тонкими полумесяцами.
— Было необходимо указывать, что мне стоит завести друзей, помимо тебя, чтобы убедить меня пойти с тобой на праздник?
Девушка широко улыбнулась.
— Ты верно поняла.
— Виддершинс, ты сошла с ума. Я бы и за весь день не придумала менее логичный аргумент.
— Идеально! Если он не логичный, с ним не поспоришь. Я буду у тебя в полдень.
Дверь хлопнула, и она ушла.
Женевьева изумленно покачала головой. До открытия было много дел. А следующая неделя… Ей не хотелось расстраивать подругу, но ничего не поделать. Она не собиралась на этот глупый парад. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Нет.
— Разве не весело? — счастливо кричала Виддершинс. — Я же говорила, что тебе стоит выходить!
Женевьева стиснула зубы и пыталась думать о чем-то другом, а не о Виддершинс без оружия.
Она все еще не была уверена, как это произошло. В один миг она счастливо лежала в кровати, спала после шумной, но принесшей много денег ночи в таверне, не думая о мире, укутавшись от прохлады поздней осени.
В следующий миг в ее спальне оказалась Виддершинс, взломавшая замок. Она пританцовывала от возбуждения, кричала Женевьеве поторапливаться и одеваться. Полдень только наступил, для хозяйки таверны было самое время сна. Поведение было возмутительным даже для близкой подруги, и Жен решила отругать воришку, как только проснется, восстановит равновесие и…
Они были снаружи, на половине пути по рыночной площади, пока Женевьева пыталась собраться с мыслями, чтобы заговорить. Но ругать ее было уже поздно. Женевьева напряженно улыбалась, поразившись на миг, как Виддершинс умудрилась правильно нарядить ее (даже завязать все шнурки), недовольно шагая следом.
Она сожалела о своем решении. Давка толпы швыряла пару в стороны, как две лодочки в море людей Давиллона. Толпа была живой, двигалась и дышала как одно. Ощущение неприятно напоминало потную и шумную волну.
Говорить было почти невозможно: склоняться, кричать изо всех сил в ухо другу, срывать голос, повторять слова от двух до четырех раз, а за это время объект комментария (который мог быть вовсе не важен) успевал уйти из виду.
А еще день был жарким. Но не от солнца — близилась зима — а от жара тысяч тел, прижатых друг к другу в жуткой пародии на близость. Запах пот и духов мог повалить быка с расстояния в тридцать шагов.
Пот стекал ручьями по Женевьеве, которую толкали со всех сторон, оставляя синяки в нежных местах. Женевьева сутулила плечи против бури звука и ударов, и представить ад хуже этого было сложно.