Отец мимолетно появлялся в нашей жизни еще несколько раз. По возвращении из какого-то путешествия на другой конец света он заскочил к маме, чтобы отметить мое восьмилетие, и привез мне самый неожиданный из подарков: раскладной фургон Барби, о котором мечтали все девчонки моего возраста. Преисполненная благодарности, я бросилась его обнимать, а потом битый час провела, распаковывая с аккуратностью коллекционера каждую детальку, любуясь его бананово-желтым кузовом и ярко-розовой мебелью. В нем было больше дюжины аксессуаров, откидывающаяся крыша, выдвижная кухня, шезлонг и двуспальная кровать…
Двуспальная? Беда! Моя любимая кукла одинока. Может, она, конечно, и вытянет свои длинные ноги на складном стуле, восклицая: «Ах, какой сегодня восхитительный солнечный день!» – но скука будет смертная. Что это за жизнь, если ты едешь отдыхать одна. Внезапно я вспомнила об особи мужского пола, сто лет валявшейся без дела в ящике с игрушками. Рыжеволосый Кен с квадратным подбородком, похожий на самоуверенного лесоруба в клетчатой рубашке, с которым Барби, конечно же, должна была почувствовать себя в безопасности во время отдыха на природе. Наступила ночь, и всем пора ложиться спать. Я уложила Кена рядом с красавицей Барби на кровать, но было очень жарко. Сначала надо снять с них одежду. Ну вот, так им будет гораздо удобнее в такое-то пекло. На телах Барби и Кена не было ни волос, ни половых органов, ни сосков, что странно, но их идеальные пропорции прекрасно компенсировали этот незначительный недостаток. Я укрыла одеялом их гладкие лоснящиеся тела. Оставила крышу открытой под ночным звездным небом. Собравшись уходить, отец поднялся с кресла, обошел фургон, рядом с которым я все еще возилась с миниатюрной корзинкой для пикника, и встал на колени, чтобы посмотреть под навес. Насмешливая ухмылка исказила его лицо, когда он произнес непристойные слова: «Ну что, они трахаются?»
Ярко-розовыми стали теперь мои щеки, лоб и руки. Некоторые люди так никогда ничего и не поймут о любви.
В то время мама работала в небольшом издательстве, занимавшем первый этаж нашего дома, находившегося в трех улицах от школы. Возвращаясь домой без Азьи, я частенько перекусывала в одном из невероятных закутков этого логова, заваленного разным хламом вроде степлеров, рулонов клейкой ленты, стопок бумаги, стикеров, скрепок, ручек всех цветов – настоящая пещера Али-Бабы. А еще там были книги. Сотни книг, валявшихся как попало на шатких полках. Упакованных в картонные коробки. Стоящих, словно музейные экспонаты, за стеклом. Изображенных на постерах, висящих на стенах. Моим игровым пространством было царство книг.
По вечерам во дворе царила приподнятая атмосфера, особенно когда возвращались теплые деньки. Консьержка выходила из своей каморки с бутылкой шампанского в руке, выносили летние столики и стулья, писатели и журналисты выгуливали там свою праздность вплоть до наступления ночи. Весь этот просвещенный, блистательный, высокодуховный и местами знаменитый бомонд. Великолепный мир, наделенный множеством достоинств. Профессии других людей, родителей моих друзей, соседей по сравнению с этим мне казались скучными и банальными.
Когда-нибудь я тоже буду писать книги.
После развода родителей я виделась с отцом лишь изредка. Обычно он водил меня ужинать исключительно в дорогие рестораны, вроде одного марокканского заведения с сомнительным интерьером, где под конец трапезы появлялась пышнотелая женщина в обольстительном наряде, чтобы исполнить танец живота в нескольких сантиметрах от нас. Потом наступал момент, из-за которого мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда: отец засовывал самую крупную из своих купюр за резинку трусов или бюстгальтера прекрасной Шахерезады, глядя на нее со смесью гордости и вожделения. Его не волновало, что я буквально рассыпаюсь в прах, когда раздается щелчок резинки расшитых блестками трусиков.
Танец живота – это не самое худшее, по крайней мере он при этом присутствовал. Два или три раза мне приходилось сидеть на банкетке в одном из дорогущих ресторанов, дожидаясь, пока месье не соизволит явиться. Периодически ко мне подходил официант, чтобы предупредить, что «папа звонил, он опоздает всего на полчасика». Потом он приносил мне воду с сиропом и подмигивал из глубины зала. Спустя час отец так и не появлялся. Официант начинал волноваться, приносил уже третий стакан гранатового сиропа, пытаясь заставить меня улыбнуться, и, уходя, ворчал: «Это безобразие! Заставлять так долго ждать бедную девочку в десять вечера!» И вот уже официант протягивал мне купюру – на этот раз чтобы оплатить такси, которое доставит меня к матери. Разумеется, пребывающей в ярости от того, что отец снова предупредил ее, что не сможет быть, в самый последний момент.