У него давно никого не было, и Джексон выглядел весьма привлекательно. Секс, вероятно, был бы неплохим, но он не мог представить, что Джексон захотел бы остаться с ним после. То прекрасное, что тот видел в нем сейчас, тотчас испарилось бы, соприкоснись оно с унылой жизнью Уилла и с его мебелью, покрытой собачей шерстью. Никаких осложнений.
С другой стороны, Джексон был даже младше его учеников и казался славным парнем. И никого из тех, о ком Уилл мог подумать, как о славном парне, не стоило трахать.
– Вам лучше оставить его на крыльце, – сказал он. Лицо Джексона вытянулось. Он выглядел неприлично молодо, и Уилл был рад тому, что смог устоять и не сделать глупость.
– Вы можете привезти его в любое время в течение дня.
– Но доктор Лектер сказал … Ну, он не сказал, но…
Уилл удивленно поднял брови.
– Что именно сказал доктор Лектер?
– Черт. Я просто, ну, спросил, вместе ли вы, и он просто ответил «нет», но он это так сказал…
Уилл хотел спросить, как именно он это сказал, но и так мог себе это представить.
***
– Пожалуйста, проходи.
Уилл стащил с себя пальто и опустился на стул.
– Ты не можешь дарить мне людей, – произнес он.
– Предполагаю, ты говоришь о Джексоне.
– Именно.
Ганнибал поддернул брюки перед тем, как сесть.
– Я не привязывал его к твоей кровати, Уилл. Я просто ответил на вопрос.
– Ты знал, почему он спрашивал.
– Да, это было донельзя очевидно.
– И ты сформулировал свой ответ таким образом, чтобы дать ему надежду.
– Точнее, я не формулировал его так, чтобы отвратить Джексона от этой мысли.
– Почему, черт возьми?
– У меня не было такого права. Будь с собой честен. Разве ты не был бы столь же рассержен, если бы я приказал ему отступиться?
Нет. Потому что, по-видимому, на каком-то уровне, Уилл чувствовал, что Ганнибал имел право ограждать его от притязаний симпатичных старшекурсников. Он наклонился вперед и потер ладонями лицо.
Еще минуту они сидели в полной тишине.
– Ты собирался рассказать мне о границах, – произнес Уилл.
– Ты собирался попросить меня об этом.
– Я прошу. Какие границы ты пересек?
– Множество границ пересекается в медицинской школе, другие при работе в правоохранительных органах. Препарирование мертвых тел и их изучение, например, а также более глубокие знания и навыки работы с биологическими жидкостями, чем это характерно для обычного человека.
– Большинство людей не находят ничего хоть в какой-то степени вдохновляющего в биологических жидкостях. Особенно когда они попадают тебе на лицо.
– Расскажи мне, когда ты в первый раз мастурбировал.
Уилл моргнул.
– Мне было лет десять или одиннадцать. И если ты понимаешь о чем я, иногда лучше добраться до пункта назначения побыстрее.
– Это – первая тайна многих подростков, мальчиков в частности, от родителей. Первое, о чем, как они чувствуют, нельзя говорить никогда. Сдвиг в восприятии и шаг в сторону независимости. Я бы сказал, что, в некотором отношении, знания, полученные в медицинской школе похожи на это. О подобных вещах нелегко говорить, и, таким образом, они отделяют нас от окружающих и в то же самое время подталкивают к определенной степени самоанализа и зачастую к нежелательной зрелости.
Уилл медленно кивнул.
– То же самое происходит, когда начинаешь работать в полиции. Ты сталкиваешься с кучей всевозможных вещей, о которых совершенно точно не можешь рассказать за ужином. Люди не хотят об этом знать.
– Совершенно верно. Итак, существуют границы знания, линии, пересекая которые, мы неожиданно оказываемся на чужой территории. А также есть линии, которые мы переступаем сознательно. Границы действия.
– Вроде покупки до неприличия дорогой одежды своему пациенту?
– Я нахожу это интересным, что ты всего лишь мой пациент, когда хочешь наказать меня.
- Ладно. Вроде покупки до неприличия дорогой одежды своему другу.
– Да. Как сознательный выбор потакать безобидной, хотя и своеобразной, прихоти.
– И каким еще прихотям ты потакал?
Ганнибал переплел пальцы и сложил их на коленях.
– Я мог бы предложить тебе длинный список сексуальных экспериментов, но это было бы несколько утомительно, не так ли?
Уилл посмотрел на Ганнибала с вежливым, невозмутимым выражением лица и наклонился вперед, подражая его позе «я слушаю».
– Это твое время, Ганнибал. Мы поговорим обо всем, о чем захочешь.
– Очень хорошо. Я хочу рассказать о разделке мясной туши. Ты охотился, когда был моложе?
– По мелочи, когда был ребенком. Добычей становилось все, что я мог найти на ужин.
– Почему ты перестал охотиться?
– Рыбак из меня лучше.
Ганнибал кивнул, короткое движение подбородка, которое заставило свет настольной лампы скользнуть вверх по его лицу и поймать глаза.
– Рыбак понимает желание. Он меняет мир таким образом, чтобы жертва приходила к нему по своей собственной воле. Охотник понимает действие. Какой тропой побежит добыча, где она стремится найти приют, где она ищет средства к существованию. У Джека восприятие охотника. Вот почему он так тебя ценит.
– Ты когда-нибудь охотился, Ганнибал?
– Да, прежде чем приехал в эту страну. Мой отец научил меня стрелять, когда я был совсем юным, и его лук был одной из немногих вещей, спасенных мной от огня.
Уилл сидел и ждал. Он не спросил о пожаре. Позже.
Ганнибал наградил его легкой улыбкой.
– Как и ты, я охотился с целью пропитания, но я наметился на добычу несколько крупнее, чем птицы и белки. Сила натяжения лука моего отца составляла тридцать пять фунтов. Недостаточно, чтобы убить оленя, и все же на грани того, с чем я мог справиться в том возрасте.
– Ты практиковался.
– Постоянно. И все же, в конце концов, что-то большее, чем удача, позволило мне сделать выстрел. Я ждал возле ручья, на дереве, но у меня не было достаточного спокойствия духа, чтобы стоять так тихо, как это было необходимо. Олень никогда не подошел бы, если бы я не уснул.
Уилл мог видеть Ганнибала ребенком, каким он, должно быть, был: грязным и полным решимости, и уже привыкшим к одиночеству. Он бы даже спал, положив пальцы на тетиву.
– И когда ты проснулся?
– Мне всего лишь нужно было натянуть тетиву и отпустить ее. Он был близко, не более чем в десяти ярдах. Убийство не несет в себе много мастерства. Мастерство в том, что происходит раньше. И после.
– Разделка туши.
– Да. Это было возможно, хотя и непросто, обмотать веревкой задние ноги оленя и подвесить тушу к ветке дерева, чтобы разрезать живот и позволить внутренностям вывалиться наружу. Кроме того, у меня было мало знаний в анатомии, никаких навыков, и тупой нож. Ты можешь представить себе результат.
Он мог. Кровь и разочарование, голод, страдания – все впустую. Мухи, поселившиеся в мясе, чтобы урвать свой кусок плоти.
– Ты плакал? – спросил он.
Левая рука Ганнибала чуть дернулась, быстро сжалась, а затем снова расслабилась. На лице не отразилось ни одной эмоции.
– Из тебя вышел бы страшный психотерапевт, Уилл. Ты видишь слишком много и слишком прямо говоришь об этом. Да, я плакал. А потом закричал. Это был первый добровольный звук, который я издал после того, как моя семья была убита. А затем, боюсь, я раскрасил себя кровью животного. – Он пожал плечами. – Мне было тринадцать. Мое чувство драмы еще предстояло доработать.
В сознании Уилла эта картина приобрела странную красоту. Лесная чаща, темная от сомкнувшихся крон деревьев. Движение воды в ручье. Разрушенная жизнь оленя и разрушенная жизнь мальчика. Кровь и слезы, и ярость. Сведение жизни к ее примитивным основам.
– А потом?
– Практические аспекты. Я умылся и развел огонь, и приготовил столько мяса, сколько мог съесть. Я спал рядом с тушей всю ночь, несмотря на мух. А теперь, скажи мне, что является более трансгрессивным поведением: моя юношеская ярость и, как результат, неприкрытая жажда крови, или мое желание рассказать тебе об этом?