В это время года на квадратном участке сада между домом и оградой не оставалось, по сути, никакой зелени, кроме нескольких чахлых запоздалых сорняков, пробивающихся сквозь ковер пожухлой травы, которая уже многие дни гнила под дождем.
Погода стояла тихая, ни ветерка. Моросил мелкий, слабый дождик, который застил горизонт, однако на близком расстоянии видимость из-за него не ухудшилась. Напротив, казалось даже, что в этом промытом воздухе самые близкие предметы обретали дополнительный блеск – особенно если они были такими светлыми, как чайка. Он изобразил не только контуры ее тела, сложенное серое крыло, единственную лапу (за которой пряталась вторая, в точности такая же) и белую голову с круглым глазом, но и кривой разрез клюва с загнутым кончиком, рисунок хвостового оперения, а также оперения по краю крыла и даже чешуйчатый орнамент на лапе.
Он рисовал на очень гладкой бумаге твердым и очень остро заточенным карандашом, почти без нажима, чтобы не оставлять следов на следующих страницах тетради. У него получалась четкая черная линия, которую никогда не приходилось стирать – настолько тщательно он старался воспроизвести оригинал. Склонив голову над рисунком, положив локти на дубовый стол, он уже начинал чувствовать усталость от того, что так долго сидит, свесив ноги, на таком неудобном сиденье. Но двигаться ему не хотелось.
Позади него, в доме, было пусто и темно. Комнаты, располагавшиеся в ближней части дома, у дороги, были еще темнее, чем остальные – за исключением утренних часов, когда их освещало солнце. Однако в комнату, где он рисовал, свет проникал только через это единственное окно: маленькое, квадратное, глубоко посаженное в толще стены; мрачные обои; тесно поставленная высокая, массивная мебель из мореного дерева. Там было по меньшей мере три огромных шкафа, два из которых стояли вплотную друг к другу напротив двери, выходящей в коридор. В третьем из них на нижней полке в правом углу как раз и находилась обувная коробка, куда он складывал свою коллекцию веревочек.
В укромном углу у подножия причала уровень воды то поднимался, то опускался. Быстро размокший комок синей бумаги наполовину расправился и плавал в воде, в нескольких сантиметрах от поверхности. Теперь он стал больше похож на обертку от пачки обычных сигарет. Она следовала движению воды, но поднималась и опускалась по одной и той же вертикальной оси – не приближаясь к стене и не удаляясь от нее, не перемещаясь ни вправо, ни влево. Матиас без труда мог охарактеризовать ее положение, поскольку видел ее как раз в той стороне, где находился знак в форме восьмерки, выдолбленный в камне.
Едва успев сделать это наблюдение, примерно в метре от этого знака и на той же высоте он заметил второй рисунок в форме лежащей восьмерки – два соединенных боками кружка, между которыми виднелось такое же красноватое утолщение, похожее на обломок железного стержня. Стало быть, колец, оставивших здесь свои отпечатки, было два. То, которое ближе к причальному спуску, тут же исчезло, накрытое волной. Вслед за ним под. водой скрылось и второе.
Вода, опустившаяся у вертикальной стены, снова устремилась вперед, навстречу волне, откатывающейся со склона; небольшой конусообразный фонтанчик взвился к небу, всплеснув, как пощечина, вокруг рассыпались брызги; затем все успокоилось. Матиас поискал глазами обрывок сигаретной пачки, гадая, в каком именно месте она должна всплыть. Он сидит лицом к окну за массивным столом, задвинутым в оконную нишу.
Окно почти квадратное – метр в ширину и чуть больше в высоту, – четыре одинаковых стекла, ни штор, ни занавески. Идет дождь. Моря не видно, хотя оно совсем близко. Снаружи полно света, однако его хватает лишь на то, чтобы поблескивала – едва-едва – полированная крышка стола. В остальной части комнаты совсем темно, так как, несмотря на то что она довольно просторная, в ней только это – одно-единственное – окошко, которое к тому же расположено в углублении, потому что стена очень толстая. Квадратный стол из мореного дуба наполовину задвинут в оконную нишу. Белые страницы тетради, лежащей на столе параллельно его краю, являются единственным светлым пятном, если не считать расположенных над ним четырех прямоугольников побольше – четырех оконных стекол, за которыми виден лишь туман, скрывающий весь пейзаж.