С равным успехом он мог бы сказать, что серый шерстяной жакет висел не «на скалах», а «на выступе скалы» – или что на отцовской ферме начинала цвести только одна из магоний. Он мог бы сказать: «Дорога между поворотом на втором километре и развилкой, ведущей на мельницу, не является абсолютно гладкой и не совсем лишена изгибов»; «Рекламная доска расположена не точно перед дверью табачной лавки, а немного справа и не мешает проходу»; «Небольшая площадь на самом деле не совсем треугольная: ее вершина срезана садиком перед административным зданием, так что она скорее представляет собой трапецию»; «Эмалированная шумовка, торчащая из ила на дне порта, не в точности такая же синяя, как та, что в скобяной лавке»; «Мол имеет не прямолинейную форму, а изогнут посередине на сто семьдесят пять градусов».
Точно так же и промежуток времени, пропавший на перекрестке Мареков, был меньше сорока минут. Коммивояжер приехал в этот пункт своего маршрута не раньше без четверти двенадцати или без десяти двенадцати, если принять в расчет длинный крюк, который он сделал, заехав на мельницу. С другой стороны, перед тем как повстречаться в двадцать минут первого с деревенской старухой, около четверти часа он провел, ремонтируя переключатель скоростей велосипеда – с помощью инструментов, которые находились в коробке… и т. д. Оставалось как раз достаточно времени, чтобы проделать путь до фермы и обратно – включая ожидание во дворе, рядом с единственным кустом магонии, и две первые попытки устранить ненормальное трение цепи: сначала на проселочной дороге, а потом перед домом.
Наконец, таможенная тропа не шла вдоль по самому краю обрыва – во всяком случае, не постоянно, зачастую удаляясь от него на три-четыре метра, а иногда даже и гораздо дальше. В общем, точно определить местоположение этого «края» было непросто, потому как помимо тех участков, где отвесная стена нависала над морем на всю высоту берега, встречались также и поросшие травой, и усеянные гвоздичником склоны, которые спускались почти к самой воде, и нагромождения каменных обломков, более или менее вторгающихся на территорию холмистых лугов, а также невысокие откосы из слоистой породы, с каменистыми и земляными округлыми вершинами.
Иногда берега становились более изрезанными, скалистый обрыв прорезали глубокие жилы, островки песка становились все больше. Коммивояжер шагал уже довольно долгое – как ему казалось – время, когда вдруг перед ним возник маяк, вздымающийся высоко к небу посреди массы служебных построек, состоящих из стен и башен.
Матиас свернул налево, к деревне. Вот уже некоторое время перед ним по дороге шел человек в одежде рыбака. Вслед за ним он снова вышел у первых домов на шоссе и вошел в кафе.
Там было очень людно, накурено и шумно. На потолке неверным голубоватым светом горели электрические лампы. Из общего гомона порой доносились почти бессвязные обрывки фраз; то там, то тут в туманных отсветах на несколько мгновений возникали чей-то жест, чье-то лицо, чей-то оскал.
Все столики были заняты. Матиас направился к стойке. Остальные посетители сдвинулись теснее, чтобы освободить ему место. Утомленный от целого дня ходьбы, он предпочел бы сесть.
Седая толстушка узнала его. Ему пришлось снова объяснять: опоздал на пароход, велосипед, комната… и т. д. К счастью, хозяйка была слишком занята, чтобы слушать или задавать ему вопросы. Он попросил у нее аспирин. Аспирина не оказалось. Он взял абсент. Впрочем, головная боль немного отпустила, превратившись теперь в какое-то глухое гудение, которым была охвачена вся голова.
Стоявший рядом с ним совсем дряхлый старик что-то рассказывал нескольким рабочим с маяка. Эти рабочие – молодежь – смеялись и толкали друг друга локтями или же, притворяясь серьезными, вставляли какие-нибудь насмешливые замечания, что вызывало новые взрывы смеха. Тихий голос рассказчика тонул в общем гаме. До Матиаса долетали только некоторые фразы, некоторые слова. Тем не менее благодаря тому, что старик говорил медленно и бесконечно повторялся, а также благодаря саркастическим замечаниям слушателей он понял, что речь идет об одной старинной местной легенде – о которой он, однако, никогда не слышал в детстве: каждый год весной одна молодая и невинная девушка должна быть сброшена с обрыва, чтобы задобрить бога штормов и чтобы море было милостиво к путешественникам и морякам. Возникавшее из пены гигантское чудовище с телом змеи и головой собаки заживо пожирало жертву на глазах у жреца. Этот рассказ без всякого сомнения был вызван смертью маленькой пастушки. Старик рассказывал о том, как проходила церемония, с большими подробностями, большинство из которых были доселе неизвестны: «ее заставляют встать на колени», «ей связывают за спиной руки», «ей завязывают глаза», «в бурлящей воде показываются липкие кольца дракона»… Между Матиасом и рабочими к стойке протиснулся какой-то рыбак. Коммивояжер отодвинулся. Теперь ему были слышны только возгласы молодых людей.