-- На что вам оружие? -- ответил он. -- Они хитрые, как бестии. Против них возможна только одна защита -- мозги. Моя организация... -- Он вдруг подозрительно вскинул на меня глаза, как будто сказал лишнее.
Тогда я решился: объяснил, стараясь говорить шутливо, что мое положение странное, занимать денег больше негде, а жить и курить нужно, -- и, говоря все это, я вспоминал развязного незнакомца с выбитым передним зубом, который как-то явился к матери моих воспитанников и совершенно таким же шутливым тоном рассказал, что ему нужно ехать вечером в Висбаден и не хватает ровно девяносто пфеннигов. ("Ну, насчет Висбаденов вы оставьте, -- спокойно сказала она. -- А двадцать пфеннигов я вам, так и быть, дам. Больше не могу из чисто принципиальных соображений".) Впрочем, теперь при этом сопоставлении я не ощутил ни малейшего стыда. После выстрела, выстрела, по моему мнению, смертельного, я с любопытством глядел на себя со стороны, и мучительное прошлое мое -- до выстрела -- было мне как-то чуждо. Этот разговор с Вайнштоком оказался началом для меня новой жизни. Я был теперь по отношению к самому себе посторонним. Вера в призрачность моего существования давала мне право на некоторые развлечения.
Глупо искать закона, еще глупее его найти. Надумает нищий духом, что весь путь человечества можно объяснить каверзной игрою планет или борьбой пустого с тугонабитым желудком, пригласит к богине Клио (*2) аккуратного секретарчика из мещан, откроет оптовую торговлю эпохами, народными массами, и тогда несдобровать отдельному индивидууму, с его двумя бедными "у", безнадежно аукающимися в чащобе экономических причин. К счастью, закона никакого нет, -- зубная боль проигрывает битву, дождливый денек отменяет намеченный мятеж, -- все зыбко, все от случая, и напрасно старался тот расхлябанный и брюзгливый буржуа в клетчатых штанах времен Виктории, написавший темный труд "Капитал" -- плод бессонницы и мигрени. Есть острая забава в том, чтобы, оглядываясь на прошлое, спрашивать себя: что было бы, если бы... заменять одну случайность другой, наблюдать, как из какой-нибудь серой минуты жизни, прошедшей незаметно и бесплодно, вырастает дивное розовое событие, которое в свое время так и не вылупилось, не просияло. Таинственная эта ветвистость жизни, в каждом мгновении чувствуется распутье, -было так, а могло бы быть иначе, -- и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.