========== Глава 1. Какого цвета боль? ==========
Какого цвета боль бывает?
Что сердце рвет нам на куски,
И в горле комом застревает
Беззвучным криком от тоски…
Какого цвета боль - что с нами
Напоминает о себе,
Кошмаром - что мешает спать ночами,
Нас возвращая в прошлое, к судьбе…
Какого цвета… Может красной…
Кровавой раной на душе,
Что излечить никто не может.
И память вновь на вираже…
Какого цвета - то, что было…
И болью продолжает жить,
Что память наша не забыла,
Да и не сможет позабыть…
POV Эдвард
На меня смотрят огромные голубые глаза, полные страха и боли, от этого взгляда внутри меня все болезненно сжимается, но я мысленно приказываю себе успокоиться и хрипло выкрикиваю:
- В операционную! Быстро!
Глаза медленно закрываются, чтобы уже никогда не открыться, но я еще не знаю об этом, стараясь сделать все возможное, чтобы помочь, спасти…
Постепенно картинка становится нечеткой и расплывчатой, но на смену ей тут же приходит следующая.
- Еще разряд! Давай же, ну! – почти рычу я.
- Это бессмысленно, Эдвард, остановись… - настойчиво шепчет кто-то, с силой сжимая мое плечо.
Пошатываясь, я выхожу из операционной и бреду вдоль стены, ничего не видя перед собой, а в ушах по прежнему звучит назойливый противный писк, означающий, что все кончено… его больше нет, и я ничего не смог с этим поделать.
От этой мысли в моей груди вспыхивает адское пламя, я начинаю задыхаться и инстинктивно стягиваю с лица медицинскую маску, не обращая внимания на то, что руки все еще обтянуты латексными перчатками, перепачканными кровью… его кровью… Боже, за что все это?! Из моего горла со стоном вырываются рыдания…
Но и эта картинка вскоре растворяется, не остается ничего… только темнота, прорезаемая голосами:
- Это вы! Вы виноваты! Вы не спасли его! Вы убили моего мальчика! – истерично кричала молодая женщина, пытаясь вцепиться мне в горло, но ее крепко держал за плечи высокий мужчина, в глазах которого застыли безысходная тоска и молчаливые слезы…
- Это первая смерть в вашей практике, доктор Каллен? – спросил судья таким тоном, словно интересовался, что я ел вчера на обед.
- Да… - сдавленно прохрипел я в ответ, - но я ничего не смог сделать… никто бы не смог!
- Сынок, послушай, - твердо произнес Карлайл, хватая меня за руку, чтобы я перестал складывать свои вещи в коробку, - не делай глупостей! Мы же не Боги, а всего лишь врачи, и, к сожалению, иногда не в силах чем-то помочь. Ты хирург от Бога, у тебя золотые руки! Ты не имеешь права бросить все!
- Я не могу! Не могу! – хлопнув ладонью по столу, крикнул я.
- Так и быть, возьми перерыв, подумай, только не принимай поспешных решений. Уходи в отпуск, я дам тебе столько времени, сколько потребуется, только возвращайся!
- Хорошо… возможно… когда-нибудь…
Я открыл глаза и потер лицо ладонями, стряхивая с себя остатки то ли очередного кошмара, то ли просто обрывки воспоминаний…
Через опущенные жалюзи и плотно задернутые шторы не пробивался ни единый луч света. Я взглянул на электронные часы – восемь пятнадцать. Чего? Утра или вечера?
Последние полгода превратились для меня в одну сплошную беспросветную тоску, время от времени переходящую в удушливые приступы отчаяния. То, к чему я так стремился, чем жил, обернулось для меня настоящим кошмаром.
Конечно, я понимал, на что иду, когда выбирал себе профессию… Хотя нет, даже не так. Никакого выбора передо мной не стояло вовсе, с самого детства я знал, что непременно пойду по стопам отца. Как и любой мальчишка, я мечтал спасать людей, но если для всех остальных это означало стать суперменом или человеком-пауком, то для меня это значило научиться лечить от любых болезней.
Со временем я понял, что моя мечта несбыточна, что есть заболевания, от которых нельзя вылечить, и люди умирают – это неизбежно, однако мое стремление стать врачом ничуть не поутихло, напротив, все свободное время я уделял изучению медицины и почти сразу решил, что, как и отец, стану хирургом.
Еще учась в университете, я наслушался много всяких историй из прошлой практики преподавателей, подтверждавших правдивость поговорки, что у каждого врача есть свое маленькое кладбище. Так что, начиная работать в клинике, я был абсолютно уверен в себе и своей готовности к этой обратной стороне профессии хирурга.
Оказалось же, что к этому невозможно подготовиться… Я никак не ожидал, что первым «летальным исходом», как выразился Карлайл, в моей практике станет трехлетний мальчик с огромными небесно-голубыми глазами, которые вот уже полгода снятся мне каждую ночь.
Это сломило меня, раздавило, уничтожило, словно я сорвался с огромной высоты на острые камни.
Поначалу я пытался бороться, убеждая себя: рано или поздно что-то подобное должно было произойти, и это не повод бросать дело всей своей жизни. Однако громкий скандал, в центре которого я оказался, окончательно погрузил меня в пучину отчаяния и безысходности. Но я не винил родителей мальчика, подавших в суд иск против меня, им нужно было найти ответственного за смерть сына, того, кого можно будет проклинать день и ночь, и я идеально подходил на эту роль…
Каждый день, проведенный в клинике, - которая за три года работы успела стать моим вторым домом, - оборачивался для меня новым кругом ада. Коллеги, еще недавно пожимавшие мне руку и говорившие, что я – врач от Бога, теперь косились в мою сторону и перешептывались за моей спиной. Все вдруг вспомнили, что я еще совсем молод и неопытен, намекая на возможность с моей стороны врачебной ошибки, не смотря на то, что суд полностью исключил таковую. Но тут тоже очень кстати все вспомнили о том, что мой старший брат Эммет – окружной прокурор, следовательно, у меня и там «все схвачено».
Я не выдержал… Просто однажды утром проснулся и понял, что не хочу вставать с постели, куда-то идти, что-то делать, разговаривать с кем-то… О работе не могло быть и речи. Эдварда Каллена, - молодого хирурга, подающего огромные надежды, - больше не было, я превратился в собственную жалкую тень, которая неприкаянно бродит по дому, не находя себе места.
С каждым днем я опускался все глубже, на самое дно, понимая, что сам я уже не выберусь, мне нужна была рука помощи, но протянуть ее было некому.
Так случилось, что я не обзавелся друзьями, а меня окружали лишь знакомые и коллеги, с которыми складывались приятельские отношения, но не более того. Любви в моей жизни тоже не было: на нее просто не хватало времени, так что до сих пор я довольствовался исключительно мимолетными и ничего не значащими связями.
Родители же были не теми людьми, которые действительно могли помочь мне. Врачи в третьем поколении, они всю свою жизнь посвятили работе, но при этом оставались достаточно равнодушными к своим пациентам, запоминая их не по именам, а по диагнозам. Смерти людей родители воспринимали исключительно как издержки своей профессии, не позволяя себе принимать все близко к сердцу. Они никогда не понимали моей привязанности к пациентам, с которыми у меня зачастую складывались достаточно теплые и приятельские отношения. Ведь даже после выписки я старался созваниваться с ними, чтобы узнать, как те идут на поправку.
Отец особенно болезненно воспринял мое решение взять паузу в своей врачебной практике, расценивая это как проявление слабости и крайнего непрофессионализма. Все чаще я замечал на себе его взгляд, полный разочарования и даже презрения.
В Эсми же вели непрекращающуюся борьбу две женщины: врач, истинный энтузиаст своего дела, и любящая мать. Но вследствие того, что подавляющую часть своей жизни она проводила в клинике, первая раз за разом одерживала сокрушительную победу.
Еще одним образованием мамы была психология, и, видимо, находя мой случай крайне тяжелым, при каждой встрече со мной она старательно применяла полученные некогда знания, так что меня начинало мутить уже после десяти минут «задушевного» разговора с ней.