С братом у нас тоже не сложились близкие отношения. Возможно, дело было в существенной разнице в возрасте (Эммет старше меня на десять лет), а возможно, мы с ним были просто слишком разными людьми. Он всегда был довольно сдержанным, если не сказать холодным, расчетливым, продумывающим каждый свой шаг и ничего не делающим просто так. Не удивительно, что Эммет выбрал юриспруденцию и в свои тридцать шесть лет уже занимал пост окружного прокурора.
В моей жизни никогда не было ничего, кроме работы, а теперь я лишился и этого. Видит Бог, как я хотел снова вернуться к людям, которые смотрят на тебя с уважением и слепой надеждой на то, что ты сможешь помочь им, к стерильной чистоте операционной, к завораживающему блеску хирургических инструментов… Хотел, но не мог… Я словно раз за разом бился лбом о невидимую стену, возведенную между тем, кем я стал, и тем, кем должен был быть, но даже не представлял, как можно разрушить эту преграду…
Я заставил себя подняться с кровати и раздвинуть шторы. Сумерки за окном означали, что часы показывали все же восемь часов вечера, а не утра. Кажется, вчера я напился в одном из близлежащих баров и проспал почти сутки.
Меня била крупная дрожь, скручивая мышцы, заставляя мою спину покрываться холодным липким потом и вызывая приступ удушья. С замирающим сердцем я вытянул перед собой руки и с облегчением перевел дух – они не дрожали. Дрожащие руки для хирурга – это та черта, переступив которую, обратной дороги уже не было.
В голове кто-то настойчиво стучал в там-тамы, безжалостно взрывая мне мозг. Я добрел до ванной и сунул голову под струю ледяной воды, но это не принесло желаемого облегчения.
Натянув первые попавшиеся джинсы, футболку и сунув ноги в кроссовки, я вышел на улицу в надежде, что прогулка сможет хоть немного взбодрить меня, однако не слишком рассчитывая на это: за последние месяцы я успел превратиться в законченного пессимиста.
Легкий ветерок, наполненный влагой после недавно прошедшего дождя, ласково коснулся моего лица, будто пытаясь утешить. Вдохнув полной грудью, я бесцельно побрел по паутине улиц, скользя взглядом по лицам прохожих, лишь однажды задержавшись на маленьком мальчике, прыгавшем в луже, обрызгивая грязью свою незадачливую бабушку.
Люди стремительно проходили мимо меня, торопясь попасть в свои уютные дома, где их кто-то ждал к ужину и был готов выслушать их рассказ о том, как прошел очередной рабочий день. А возможно, кто-то из прохожих стремился поскорее запереться в своей квартире, чтобы насладиться долгожданной тишиной и одиночеством. Так или иначе, но у каждого из проходивших мимо людей была цель – это отчетливо читалась на их лицах.
Мне же некуда и не к кому было идти, собственный дом стал для меня тюрьмой, в которую я некогда добровольно заточил себя, а теперь, как ни старался, не мог найти способа сбежать оттуда. Пытаясь восстановить душевное равновесие, чтобы продолжить и дальше заниматься любимым делом, я обрел лишь гнетущее одиночество, день за днем разрушающее меня. Даже здесь, на улице, среди людей, я чувствовал себя чужаком, по ошибке севшим не в тот самолет и оказавшимся в далекой, незнакомой стране, из которой не так-то просто было выбраться.
Погруженный в мучительные мысли о том, что же мне делать, чтобы вернуть прежнего Эдварда Каллена, я не заметил, как забрел в какой-то тупик. На улице стемнело, и единственный фонарь над «черным» входом какого-то ресторана слабо освещал узкую улочку.
Я уже, было, развернулся, чтобы выбраться отсюда и понять, где нахожусь и в какую сторону идти, дабы добраться до дома без лишних приключений, как вдруг услышал, что в паре метров от меня кто-то жалобно поскуливает.
С самого детства я не мог спокойно пройти мимо бездомных животных, каждый день притаскивая домой то собаку, то кошку, а однажды даже приволок родителям обезьянку с поводком, видимо, удравшую от своего хозяина.
Я повернул обратно и подошел к мусорным контейнерам, от которых раздавалось тихое поскуливание. Присев на корточки и заглянув в пространство между баками, я в изумлении замер: на земле, обхватив колени руками, сидел маленький мальчик лет трех. Все его худенькое тельце сотрясалось от холода и плача, переходящего в судорожные всхлипы.
Скинув с себя оцепенение, я встал на колени и медленно, чтобы не напугать ребенка, придвинулся к контейнерам.
- Эй, малыш, что с тобой? Ты можешь вылезти оттуда? Хочешь, я тебе помогу? – как можно мягче спросил я, протягивая ему руку.
Мальчик замер, испуганно посмотрел на меня, а затем отодвинулся еще дальше, вжимаясь спиной в холодную шершавую стену ресторана.
- Не бойся! Ну же, дай мне руку! Клянусь, что не обижу тебя! – ласково улыбнулся я, внимательно рассматривая малыша.
Обе его коленки были разбиты в кровь, а заплаканное лицо перепачкано грязью. Одной рукой мальчик теребил край футболки, а другой отчаянно тер глаза, продолжая судорожно всхлипывать.
- Давай знакомиться, - беззаботно воскликнул я, решив избрать другую тактику, - меня зовут Эдвард! И, ты не поверишь, но я тоже потерялся! Может быть, ты поможешь мне найти дорогу домой?
Малыш перестал тереть глаза и недоверчиво посмотрел на меня, удивленно раскрыв пухленькие губки.
- Кстати, я не знаю, боишься ли ты крыс, но они точно живут вот в этих баках, - озвучил я свой последний аргумент.
Глазенки мальчика испуганно округлились, а нижняя губа предательски задрожала: он снова был готов разрыдаться в голос.
- Давай скорее руку, и пойдем отсюда! – я пошевелил пальцами протянутой руки, заставляя его поторопиться.
Мальчик замер, решая, что для него страшнее: я или крысы. Видимо, мелкие грызуны с длинными хвостами внушали ему куда больший страх, нежели чужой дядька с небритой физиономией, потому что уже в следующее мгновение его крохотная, перепачканная грязью ладошка легла в мою ладонь.
Я осторожно вытянул малыша из-за баков и подхватил на руки. Он оказался на удивление легким, почти невесомым, а его одежда была не только грязной, но и промокшей насквозь, отчего мальчик продрог и заметно дрожал.
Я торопливо зашагал домой, опасаясь, как бы он не подхватил воспаления легких. Малыш доверчиво обвил мою шею руками и исподтишка меня разглядывал.
В данную минуту я не думал о том, что буду делать с ним, если тот окажется не потерявшимся ребенком, а, скажем, беспризорником. Я знал одно: сейчас этот маленький мальчик нуждается во мне, а остальное неважно! Почему-то от этой мысли на душе стало совсем легко и спокойно, и впервые за несколько месяцев во мне проснулась жажда деятельности, что было хорошим признаком.
***
POV Белла
Я проснулась от того, что сердце отчаянно билось в груди, словно пойманная в силки птица. Я не помнила, что именно мне снилось, но сон был тревожным и тягостным, обволакивающим меня, словно густой туман.
Я села на кровати, вглядываясь в черную ночь за окном: на небе не было ни звездочки, даже луна спряталась за тучей. Ночь была такой же одинокой, несчастной и никому не нужной, как и я.
Мое сердце болезненно сжалось от дурного предчувствия. Я поднялась с кровати и на ощупь добрела до шифоньера, где среди стопки книг хранилась уже довольно потрепанная фотография, на которой был заснят ОН.
Достав фото, накинув на плечи ветровку и сунув ноги в тапки, я вышла на крыльцо. Воздух был холодным и влажным, поэтому я поплотнее запахнула куртку, достала из кармана сигареты, зажигалку и прикурила. Сделав несколько затяжек, я бережно извлекла из другого кармана заветное фото и в тусклом свете тлеющей сигареты принялась рассматривать любимое лицо. ОН был прекрасен, лучше всех на свете… Мое солнце, мой воздух, моя жизнь – ОН был всем, а сейчас у меня ничего не осталось… только это фото и счастливые мгновения из прошлого, бережно хранящиеся в моей памяти…