Вот и всё. Отдыхай, Малыш, и жди.
На обратном пути Петя заходит к бабке Фене. Та угощает его пирожками с морковью. Вкусными, сладкими: ешь, ешь — не наешься.
— Ты пошто без сохатёнка? Захворал, што ли? Всегда при тебе, а тут бобылём явился. Я горбушку с солью припасла. Любит он горбушку-то.
— Любит, — мычит Петя полным ртом. — Угадала, бабушка, приболел Малыш, я один пришёл.
— Поди ж ты! — ахает старуха. — Неужто не той травой лечила? Да нет, кажись, той… Ешь, ешь, да пойдём. Взгляну на него. Другой травки возьму, поспособней…
Петя никак не ожидал от бабки такой прыти. Как он не подумал, поддакнул старухе. Откручивайся теперь от настырной…
Жуёт Петя пироги, не торопится, думает, как бабку обхитрить. Только ничего не приходит в голову.
— Я ведь люблю сохатёнка-то, — признаётся старуха. — Он когда и без тебя ко мне приходит. Полю грядки — он со мной. Сорву морковку — он её хрум, хрум! Вырастешь, говорю, воду мне будешь возить. Ты, говорю, здоровый, а я вон какая былинка-тростинка… А сама репу даю. Любит он репу-то!
— Воду возить… воду возить… — соображает Петя. — Слушай, бабушка, я тебе воды натаскаю. Полную кадушку. Я сейчас…
— Сказал — воды! Вчера Стасик с Максой наносили. На неделю хватит.
— А дрова? Хочешь, дров наколю?
— И дров не надо. На днях пильщики были, из колхоза. Председатель послал. «Идите, говорит, напилите дров бабке. Одинокая она, ухаживать некому». Пришли, значит, с пилой этой… механической. Жик-жик! Готово дело.
— И покололи?
— Маленько сами покололи, остальные — Макса со Стасем.
Везде суются Максим со Стасем, никуда от них не денешься.
— А хлеба у тебя нету! — Петя шарит глазами по столу. — С чем щи хлебать будешь?
— Хлеба, кажись, нету, — вспоминает старуха. — Хотела взять вчера и забыла.
— Вот видишь! Давай деньги, я живо! Сколько? Булку, две?
— Ошалел! Полбулки на два дня за глаза.
Схватив сумку, Петя вылетает на улицу. На бегу заматывает шарф, застёгивает шубу. За углом переводит дух. Надо ж попасть в такой переплёт, еле выкрутился!
А теперь к Лавре — отсидеться, провести время. Жди бабка обеденного хлеба.
Малыша привёл дед Кукша. Ходил проверять лунки — не попалось ли чего? Зимой он иногда и на острове рыбачит. Идёт обратно, слышит, мык раздаётся в избушке. Глянул… Батюшки светы! Сохатёнок в ней томится. Стоит мычит, а на глазах слёзы, крупные, как горох. «Кто ж тебя так, родимый? Куда Петьша-варнак смотрит?»
Потом уж догадался дед, по какой причине оказался Малыш в избушке.
Привёл сохатёнка Сараниным, передал из рук в руки.
Вот когда взвился дед Лукьян, вот когда разошёлся! Терпела струна, да лопнула!
— А ну поди сюда, чертёнок! Ты что, в самом деле? Беду накликать хочешь? Мало озорства твоего видели? Теперь сохатёнка захотел угробить? Да знаешь, вражий сын, в случае чево, за него пятьсот рублей платить надо?
Не стерпел Бормаш, поперёк спины внука вытянул. Сел на лежанку и заплакал:
— Что ж вы со мной, шельмецы, делаете?..
Жалко Максиму брата, а ничего не поделаешь: заслужил — получай. И деда жалко.
Петя всхлипнул, побежал к бабке Фене. Бабка, как узнала, хотела идти к Лукьяну, отчитать непутёвого деда: «Это што за мода ребятёнка бить? Свихнулся с ума, старый! Сиротинка он, Петьша-то!»
За селом лежат нетронутые снега. Сюда ещё не добрался первушинский «дэтэшка» с деревянным утюгом, не разогнал с дороги полуметровый снег. Не часто ездят юмурченцы в эту сторону. Вот и не торопится тракторист.
Сохатёнок еле-еле бредёт по целине, трудно переставляет длинные ноги, дышит часто, тяжело, прерывисто.
Петя сидит на Малыше в шубе, в шапке с завязанными ушами, в оленьих унтах. Беспокойно смотрит на снежный простор. Понимает: не хватит у Малыша сил долго ехать по бездорожью, по тяжёлому снегу.
И всё-таки надо бежать. Петя боится погони, уговаривает, подбадривает. Сохатёнок старается изо всех сил.
Сегодня Петя поднялся до свету. Максим не слышал, как он ходил по комнатам, искал рукавицы. Всё приготовил с вечера: шубу, шапку, валенки. Разыскал старый отцовский подшлемник — шерстяной колпак с прорезью для рта и глаз. А про рукавицы забыл. Куда задевались?..
А задевались в неподходящее место — лежали под поленьями возле печки. Поленья загремели, чуткий Лукьян спросил: «Ты, Петруха?» — «Ага! — ответил шёпотом. — На улицу надо».
Никто не видел, как прошли по селу, свернули за новый дом бабушки Фени. Отсюда начинается лес и дорога, по ней ребята ходили за ягодами. Дорога — в снегу, кружит лесом, полянами, выводит в широкую падь. И здесь сплошная целина во все стороны.
В эту падь и заехал Петя.
Малыш стоит по колено в снегу, тяжело поводит боками. Тёплый пар валит от мокрой шерсти. Идти дальше нет сил…
Ничего не сделаешь, надо возвращаться.
Когда сохатёнок повернул обратно, Петя посмотрел на Черемную, снежную, бугристую, с ледяными прогалинами. Снежную-то снежную, да по ней бежит ровная дорога! Почему ж он сразу не повернул туда? По реке до кукшинского зимовья ехать дольше, но что из этого? Утро только начинается, к вечеру доберётся. А там дед Кукша сообразит, как быть.
Малыш напрягает последние силы, еле-еле добирается до Черемной. Последние сто метров берёт прыжками. Петя едва держится в седле.
По реке сохатёнок идёт резвее: снег на льду не такой толщины — ветер слизал. Кто-то проехал на санях в сторону дедова зимовья. А по следу шагать — не то, что по целине.
У деда Кукши Петя бывал не однажды, приплывал с отцом на моторке за рыбой для лис. Вредные эти лисы, морочливые… То им мяса дай, то рыбы! Да не какой-нибудь — хорошей. Не дашь — забастуют, есть не будут. И ничего не сделаешь, накормишь. Шкуру-то надо беречь!
В последний приезд старик подарил отцу громадного тайменя, вполовину лодки. Ели целую неделю, приглашали дядю Алексея, председателя колхоза. Хороший был таймень!
Интересное прозвище у деда — Кукша. Отец рассказывал, что Кукша — это птица, она любит разряжать охотничьи капканы. Когда в них нет добычи, утаскивает приманку. Любой охотник старается убить зловредную воровку.
Характер у деда совсем не кукшинский. Гостеприимный, добрый. Зимой и летом дед ловит рыбу лисам. Часто приезжает в село погостить. Тайга любит молчаливых, а дед — говорун.
К деду Кукше и едет сейчас Петя — пожить у него, пока все забудут про лосёнка.
Тусклое солнце ледышкой висит в мутном небе. Кряхтят мохнатые лиственницы под грузным снегом, безвольно виснут их белые лапы. Белая речка, белая тайга, белые сопки…
Быстрая белка, цокая, слетает с высокой сосны. Она теперь не чёрная, а тоже белая.
Упрямо пробирается на речку, бежит-семенит на тот берег.
То ли домой спешит, то ли в гости к кому. Если подстегнуть Малыша, свободно можно догнать. А зачем? Пусть бежит. Может, и она скрывается от кого-нибудь…
Черемная петляет по долине, горы тесней сдвигаются к берегам. Камни-громадины высятся серыми караваями. Подземная вода просачивается на лёд, расплывается матовыми пятнами. По обоим берегам белеют ледяные шапки, блестят языки замерзающей воды.
На полпути, возле скалы-сиротки, Петя останавливается передохнуть. Вынимает из кармана два куска хлеба. Один ест сам, другой даёт Малышу. Подмороженные горбушки запивают холодной водой. Теперь можно терпеть до самого зимовья.
Не так далеко остаётся до зимовьюшки. Вон за той сопкой Черемная поворачивает на юг. За ней должна быть ещё одна сопка. А за той, рядом с протокой, стоит дедова избушка. Если поднажать, часа через два будут на месте.
Беда, как всегда, случается нежданно. Малыш минует одну наледь, вторую… В третью ухает по самый живот. Не удержавшись, седок летит через голову лосёнка, падает в ледяную воду. С минуту барахтается в ней, с трудом выползает на твёрдый лёд. Сгоряча не чувствует ушиба. Но мокрые лицо, руки сразу охватывает жгучий холод.