Второй час пошел. Мне надоела вереница черно-белых клякс, мелькающих у меня перед носом.
«Да ничего я не вижу, кляксы и всё! Хотя…Здесь, будто на таракана похоже, а здесь вроде как на бутылку. А вот эта, эта — на стол с яствами, винами там всякими…»
В начале четвертого часа, когда я вымотался окончательно, доктор спрятал в стол картинки и, скрестив пальцы рук, сказал:
— Послушай, Саверин. Ты что, все время о выпивке думаешь?
— Да, господин доктор, — мои ладони невольно сжались,
и пальцы больно укусили их ногтями
. — Не знаю, почему.
— Саверин! А ведь ты уже четыре года сидишь. Неужели тяга не прошла к вину?
— Нет, господин доктор. Она, тяга эта, с детства меня не оставляет.
— И со скольки лет ты пьешь? — Приподняв бровь, интересуется врач.
— С восьми, господин доктор, — отвечаю. — Сначала блевал, помню, года с три, после каждой выпивки, а потом привык, и так тянуть к ней стало, просто жуть. Ни о чем больше думать не могу.
— А неужели, Саверин, тебя не научил твой случай? То, за что тебя посадили? Ты же по пьянке четырех человек убил! Зверски убил! Ножом покромсал! — Доктор подался вперед и впился в меня копьями темных глаз.
— Так я ж ничего не помню. Я ж это на суде уже говорил, — завожу я, заученную мной для этих случаев граммофонную пластинку. — Может еще время пройдет и тяга вместе с ним? — вопрошаю я с надеждой.
— Может, может…Тебе ж еще четыре года сидеть. — Доктор поморщился. — Дурак ты, Саверин, — делает он вывод. — У тебя ведь одна задача в этой жизни — забыть об алкоголе. И жизнь тогда у тебя, совсем другой может стать.
— Дык, как о нем забыть — то? — спрашиваю.
— Ну, нашел бы себе занятие по душе…Подумал бы, чем тебе заниматься нравиться…
— Так мне это…пить нравиться. Больше ничего не нравится, — перебиваю я.
— Ох! — морщится доктор. — Ну, подумал бы! — Долгий взгляд в мою сторону, затем взмах рукой:
— Ээх! Бесполезно…Ладно! На вот, выпей сто грамм, — наливает в железную кружку, — и иди с моих глаз долой!
Мой внутренний трепет невозможно передать. Спирт впитывается и растворяется буквально в каждой клеточке моего тела. Знакомая, долгожданная тюлевая занавеска закрывает мое окно в мир. Целых два часа блаженства!
Я, слегка покачиваясь, с пустой головой, не торопясь, возвращаюсь в камеру.
— Вот и вернулся! Вот и вернулся, наконец! Внучек, дорогой! — Бабушка Дарья роняет на пол капельки соленой радости. — Повзрослел-то как! Эх, счастье-то, какое! — Умильное родное лицо.
— Давай, баба Дарья, отметим хоть мое возвращение. А то казенные харчи поперек горла стоят, — говорю я ей, пытаясь прервать сентиментальную сцену.
Баба Дарья засуетилась, запричитала:
— Ой, да что ж это я? Конечно! Вот старая…Садись, внучек.
— Вот картошечка, сальце, грибочки, лучок. Кушай, дитятко. Вот, и рюмочку, на, выпей за возвращение…
Разрыв темного покрывала, забор, канава; попытка встать, чтобы дойти (до…мой) взгляд, раскачивая стены, пол и потолок, пытается остановиться на лице…
…Какой-то женщины. Мы ползаем по грязному (полу…голые), пытаясь вероятно заняться сексом.
Затем я вижу, что душу ее…
Затем я вижу, что плачу и говорю ей, что люблю ее…
Ее?! Или это другое, опухшее от пьянства лицо?
Дверь нараспашку! Бах!
— Опять пьяный явился, ирод?! — мелькающая бабка Дарья, визжащая мне в лицо. — Сколько пить можно? Когда остановишься?! Уже третий месяц, как из тюрьмы вышел, и все не просыхаешь!
Потом спокойнее:
— Бросил бы ты это, внучек. Занялся бы чем-нибудь. Другая жизнь бы у тебя началась. Губишь себя только. — И следом, так раздражающие меня всхлипывания.
— Баб Даш, затыкынисяаа…Опять за свое! Хватит реветь! — Я резко, с деловым видом, пытаюсь сесть, но промахиваюсь мимо лавки и грохаюсь на пол.
— Меня обидели! — решаю вдруг. Трясу головой, сидя на полу, но в упор не помню кто, и за что. — Нет, обидели! — кричу я, потому что мне нравится кричать и бравировать сейчас.
— Таак, ну-ка!.. Я их сейчас всех сделаю! — Хватаю со стола нож и выскакиваю из дома.
Картинки.
— Стоять!
— Чегоо?! Ты чего это разбушевался?
Даже не вижу говорящего.
— Стоять, я сказал! — внутри понимаю, что не знаю, зачем я говорю это.
— А чего надо-то? Ух, ты! — Отскок в сторону. — У тебя еще и нож имеется? Видел, а?
— Я его знаю. Это тот, который восемь лет отсидел за убийство в пьяном угаре.