И он обратился к Карен:
— Хочешь составить компанию двум обаятельным мужчинам?
Я не услышал её ответ, но Боб, сказал:
— Она пойдет с нами.
«Что ж, — подумал я, — если в баре ничего не окажется лучше, то можно будет приударить и за Карен».
Я заехал к Бобу. Они уже были готовы и ждали меня. Карен выглядела на этот раз броско — то ли от яркой косметики, то ли от яркости белых зубов, которые она с готовностью обнажала в чарующей многообещающей улыбке. На ней был черный берет, с околышем, обтянутым шелковой черной лентой, которая создавала отчеркивающий голову ободок. Над ним расходился в стороны сам берет, украшавший её неимоверно.
На Бобе был шелковый черный пиджак, который я бестактно принял за женский, на что у него в голосе появились обиженные нотки. Но я быстро исправился, сказав, что под женским я подразумевал, изящность и тонкость работы, с которой он сделан, что якобы редко бывает у мужских пиджаков. Как будто сошло.
Бар оказался длинным и узким, как коридор, и мы уселись у оконного столика, я с Бобом с одной стороны, а Карен — напротив. Полбара было их знакомыми — приветствия, объятия, помахивания руками, улыбочки. Узость бара казалась умышленным архитектурным трюком, чтобы посетители, проходя из одного конца в другой, терлись бы друг о друга. И чем горячее было время, тем больше собиралось народу и тем больше люди терлись друг о друга, накопляя электростатические заряды желания, ждущие только благоприятно расположенного тела, чтобы на него разрядиться.
Я наблюдал за Карен, и она мне всё больше нравилась: смело и горячо смотрит в глаза, плавные движения рук, головы, языка. Мы говорим о вступительных мелочах, о работе, об общих знакомых. Я уже мечтаю, чтобы Боб поскорее отправился в аэропорт. И хоть он явно ожидал, чтобы я приударил за Карен, мне всё-таки не хочется начинать в его присутствии. Мне всё трудно представить, что мужчине можно быть абсолютно безразличным к женщине. Что он не является её любовником, что я его не задену, где-то глубоко. Боб зыркает вокруг в поисках мужчин. Это меня лишь подбадривает, подтверждая, что Боб и Карен не претендуют друг на друга.
Карен извиняется и идет в туалет — она трётся о толпу. Я хочу быть каждым, об кого она трется. Когда она исчезла в дверях, я живо представил её витую струйку, вырастающую из волос.
Боб и я быстро теряем тему для разговора. У нас нет общих тем, кроме бизнеса. А о бизнесе разговаривать не хочется. Спорт нас не интересует, женщины не интересуют его, а мужчины — меня. Кроме того, с мало знакомыми мужчинами мне редко есть о чем говорить. С женщинами всё проще — даже с едва знакомыми женщинами говорить легко — поскольку любой разговор направлен так или иначе к постели. Когда же с ними познакомишься поближе, вот тогда уже часто становится не о чем говорить. Но женщин хоть можно ебать, а мужчины — вообще никчёмны, за исключением редчайших истинных друзей. Мужчины в лучшем случае — конкуренты, а в худшем — враги.
Карен, возвращаясь, остановилась на полпути у стойки бара и разговорилась с каким-то мужчиной. Я с нетерпением ждал, когда она вернется, во-первых, я хотел её, во-вторых, я не хотел вымучивать разговор с Бобом. Чтобы не молчать, я поделился с ним мыслью, которая пришла ко мне недавно в спортивном клубе, где в душевой передо мной было множество обнажённых мужчин. Я подумал о чувствах гея в мужской душевой. Это всю равно, как если бы я оказался в женской душевой. Поистине, козёл в огороде. Все усилия общества, направленные на сегрегацию между полами, сводятся к нулю в ситуации гомосексуализма. Ведь чтобы потрафить потугам общества в притеснении гомосексуализма, лесбиянки должны содержаться среди мужчин, а геи — среди женщин. Но эта сегрегация, изолирующая геев и лесбиянок, внесла бы только сексуальную панику в большинство гетеросексуальных людей: женщины, реагировали бы на геев, как на обыкновенных мужчин, и мужчины реагировали бы на лесбиянок, как на обыкновенных женщин. Но так как общество ориентируется на большинство, оно предпочитает не ввязываться в половую сегрегацию гомосексуалистов и лесбиянок, и они наслаждаются всеми благами бесстыдства, законно находясь среди обнаженных объектов своего вожделения.
Наконец Карен вернулась, а Боб наконец в последний раз посмотрел на часы и сказал, что ему пора ехать. Он встал и начал пробираться к выходу, по длинному коридору сквозь скопище галдящих людей.
Карен обняла ладонями стаканчик, в котором, подражая свече, горел фитиль. Я снял её руки со стаканчика и взял в свои.
— Живое тепло согреет лучше, — объяснил я свои действия.
— Но оно не такое горячее, как огонь, — улыбнулась она.
— Зато оно не может обжечь, а лишь только согреть.
Ею пальцы нежно шевелились в моих ладонях. Они хотели меня. Я поднёс её ладонь к моим губам, и поцеловал ребро ладони. Карен заметно вздрогнула и сказала:
— Вам с Бобом совсем не удалось пообщаться.
— Признаться, при всем моем дружеском отношении к Бобу, я все-таки предпочитаю общество красивой женщины.
Карен понимающе и поощрительно улыбнулась.
Я поманил её пальцем, будто хотел что-то нашептать ей на ухо.
Она приблизила мне свою красиво очерченное, но не маленькое ухо. Я обнял губами мочку и провел по ней языком.
— Я не поняла, что вы мне сказали, — сказала она мечтательно.
— Хорошо, я поясню, — ответил я и опять поманил её.
На этот раз я залез языком ей в ухо. Она мурлыкнула и сказала, поманив в ответ меня:
— Не это ли вы мне хотели сказать?
Я с готовностью подставил ухо, и почувствовал её жаркий, влажный язык и нежнейшие губы.
Когда она отодвинулась, я признался:
— Это как раз тот секрет, которым я хотел поделиться с вами.
Мы рассмеялись, и наши руки продолжали вести сладкие речи.
Речь зашла о любви, прошлой и настоящей. На сегодня мы оба оказывались без любви. Что воодушевляло. Что же до прошлого, то у нас обоих был изрядный опыт.
Ей 32. В 25 лет у неё была серьезная операция, какая, она не сказала.
Почему-то за ней последовала длинная череда всевозможных любовников. После каждого у неё оставалась рана. Так она выразилась.
— Я по-прежнему люблю каждого, кого я когда-то любила, — сказала Карен.
— Мы всегда продолжаем любить тех, кого когда-то любили, — ответил я. И сказал я это больше из желания романтически закруглить мысль, нежели из веры в справедливость сказанного.
Я не преминул также произнести трюизм, что лучшее средство от ран любви…, но Карен опередила меня и закончила — «новая любовь». Наши взгляды во всю совокуплялись.
— Разве нам обязательно оставаться здесь и дожидаться Боба? — спросил я.
— Нет, не обязательно. Что ты предлагаешь?
— Оказаться там, где мы будем одни.
— Это было бы прекрасно, но в другой день. Я должна спать свои восемь часов, ведь завтра мне на работу.
— В пятницу?
— Хорошо, в пятницу.
— Послушай, да пятница ведь завтра, я совсем и забыл.
— Да, — радостно улыбнулась Карен, — меньше ждать придется.
Вскоре пришел Боб, и она пересела на стул рядом со мной, освобождая место Бобу напротив.
Он одобряюще смотрел на нас.
— Что ж ты мне раньше не сказал, что он такой милый? — шепнула она Бобу, но так, чтобы я услышал.
— А чего говорить — у тебя ведь глаза, уши, да и всё остальное имеется, — с женскими ревнивыми интонациями сказал он.
Я пошел провожать Карен, а Боб решил остаться. Как только мы поднялись со стульев и пошли к выходу, на наше место быстро подсело к Бобу двое мужчин.