— Мисс Дагер. Я вижу, что вы пришли в себя. Не бойтесь.
Мое удивление оказывается сильней инстинкта самосохранения, и я распахиваю глаза. Тут же жмурюсь от яркого света. Хочу прикоснуться к лицу, но не могу пошевелиться.
— Прежде чем вы начнете пытаться вырваться, знайте: вы в Тренировочном центре, в больничном крыле. Сейчас проходите процедуру восстановления после Игр. Вам ничего не угрожает, — усмешка. — Разве что толпы ваших поклонников, которые пытаются штурмовать здание. Вы произвели большой фурор, мисс Дагер.
Наконец, я привыкаю к свету и вижу мужчину, облаченного во все черное, лишь бутон красной розы в петлице является единственном ярким пятнышком на фоне траура.
— Август Эмерсон.
Главный распорядитель снимает кожаную перчатку с руки и приглаживает свои без того уложенные волосы.
— Очень хорошо, мисс Дагер. Я уж было подумал, что вы забыли меня.
— Как забыть человека, создавшего такую потрясающую арену, — саркастично подмечаю я.
— Я просто выполнял свою работу, в этом нет ничего сверхъестественного.
— Вы смогли поймать его настроение, — я очень рискую, произнося такие слова. Но ведь он сам сказал: мне ничего не угрожает. Эмерсон продолжает снисходительно на меня смотреть. Мои слова нисколько не смутили его.
— Я скажу честно, мисс Дагер. Несмотря на всю вашу силу, ловкость, мощь и, без сомнения, божественную удачливость, я не думал, что вы долго продержитесь. Будь у меня возможность делать ставки, на вашу победу я бы не поставил. Но, как я сказал, вы очень удачливы. Ваши Боги любят вас.
— Почему вы меня так ненавидите, мистер Эмерсон? Что я, лично я вам сделала?
— Мне — абсолютно ничего. Но вы мешаете моему делу, за которое я, к слову, получаю неплохие деньги. И как любая сложная работа она вполне может быть подвержена риску. Например, ментор, который в силу своей нестабильности портит мои дебютные Голодные игры; трибут, который возомнил себя господом Богом и решил, что может диктовать мне свои правила. Или победитель, который решил этим правилам следовать. Много факторов, мисс Дагер, очень много. Но я бы не занимал это место, если бы не обладал некоторыми качествами, которые все эти риски нивелирует.
— Какие же эти качества, мистер Эмерсон? — спрашиваю я, ощущая, как по венам проходит холодок. Меня накрывает сонливость.
— Превращать эти риски в свои внезапные решения. Все, что произошло на Играх — это целиком мое решение.
***
Пока я спала, я видела много снов. Сначала они были эфемерные и расплывчатые, потом постепенно сквозь пелену я смогла разглядеть родные горы Дистрикта-2. Центральную улицу, Академию, широкую дорогу, по обеим сторонам которой развешаны красные с золотым флаги, ведущую на Улицу победителей и мой дом. Мой новый дом, расположенный в самом центре. Я видела людей, толпящихся возле моих дверей. Они что-то кричали, призывали выйти к ним. И вот я выхожу под бурные овации и крики. Меня встречают приветственным жестом, а я же пытаюсь разглядеть в толпе единственного человека, который для меня хоть что-то значит в этом мире.
— Катон…
Я открываю глаза и с сожалением обнаруживаю себя все в той же белоснежной комнате без окон и дверей. Мое тело плотно зафиксировано ремнями к кровати: ни ногами, ни руками не пошевелить. Едва я предпринимаю попытку хоть немного удобней устроиться на подушке, как часть боковой стены отъезжает в сторону, и в комнату заходит врач с подносом в руке. Я задаю ему бессвязные вопросы, но он молча ставит поднос на тумбочку рядом с кроватью, на котором лежит один лишь шприц с красной жидкостью. Едва врач скрывается, как в комнату заходит Плутарх Хевенсби.
— Мисс Дагер, добрый вечер, — он берет стул и садится рядом со мной. — Как себя чувствуете?
— Непонятно, — говорю я.
— Надо полагать. Вы проходите полное восстановление, поверьте, после этого вы почувствуете себя другим человеком. Все вас очень ждут, особенно ваша группа поддержки.
— Почему они меня не навещают?
— Потому что так не принято, мисс Дагер. Все должно делаться на публику, а здесь вы представлены самой себе, даже камер нет. Мой визит тоже не предусмотрен — конечно, — я ментор и спонсор вашего мертвого противника.
— Тогда зачем вы здесь?
Плутарх достает из кармана небольшой предмет и прислоняет его к настольной лампе. Я поворачиваю голову и вижу ту самую серебряную монету с изображением сойки-говоруна.
— Вы ошиблись кандидатом на эту роль, — говорю я, не отрывая взгляда от монеты.
— Угу, вы правы. Повстанец из вас так себе.
— Вы хоть понимаете, как это глупо звучит…
— Безусловно, мисс Дагер. Я же говорю: так себе. Как и обещал наш любимый президент, с вас будут сняты все обвинения. Вы развеяли все сомнения, мисс Дагер: вы — абсолютный человек Капитолия.
— Зачем вы хотели выкупить меня на шоу Цезаря Фликермана? — спрашиваю я, повернувшись к Плутарху. Он усмехается.
— Хотел, чтобы вы продержались как можно дольше. Впрочем, вам и без меня помогли.
Бывший распорядитель поднимается с места, поправляет пиджак.
— Вам как победителю Голодных игр будут оказаны все почести. Как я сказал, с вас будут сняты все обвинения. Конечно, большинство людей будут помнить, что вы опасная преступница, обвиненная в убийстве ребенка, но попробуй докажи то, чего нет. Вся информация об этом будет удалена. В том числе и из вашей головы.
До меня не сразу доходит смысл его слов. Я бросаю взгляд на шприц. Плутарх, заметив это, понижает голос до шепота.
— Вы забудете все, что было с вами в тюрьме. Об этом должны знать только те, кто находится там. Но, мне думается, вы не из болтливых, мисс Дагер.
Мужчина берет шприц и крутит им в воздухе.
— Верно, мистер Хевенсби. Не имею привычки болтать о всякой чепухе, — ровным голосом произношу я.
— Так и думал.
Плутарх опускает иглу в горшок с цветом и выдавливает все содержимое в землю.
— Вряд ли мы с вами увидимся вновь, мисс Дагер, а потому: удачи вам.
С этими слова мужчина прячет шприц в карман и быстро покидает комнату.
***
В последующие несколько дней меня никто не навещает, кроме врачей. С каждым днем, я чувствую как силы возвращаются ко мне. Меня кормят, вкалывают какие-то препараты, от которых я тут же вырубаюсь, а когда прихожу в себя, все начинается по новой.
После очередного пробуждения, вижу, что ремней, фиксирующих меня к кровати нет. Я недоверчиво поднимаю руки. Кожа слегка розоватая, ни одного изъяна. Я с замиранием сердца касаюсь рукой головы, по привычке сжав зубы, чтобы не вскрикнуть от боли. Не нащупав защищающей пластины, провожу обеими ладонями по голове. Ни вмятины, ни шрамов. Я едва сдерживаю подступающие слезы. Я и не надеялась, что когда-нибудь мой череп будет восстановлен. Зубы идеально гладкие, волосы шелковистые, татуировка с тюремным номером, как и шрам, на котором она была набита исчезли. На стуле обнаруживается мой костюм, в котором я была на Играх. Тот же самый, только постиранный и заштопанный.
Я быстро одеваюсь и обхожу стену в поисках прохода. Он открывается и я выхожу в ярко освещенный широкий коридор. После арены, состоящей из коридоров, мне становится неуютно. Но вот я вижу, как из дальнего конца коридора ко мне навстречу идет Цинна.
По всему коридору развешены камеры. Это меня удерживает, чтобы не броситься моему стилисту на шею. Я стараюсь придать своему лицу надменный вид и иду в Цинне.
— С возвращением, Мирта, — говорит он, когда мы встречаем.
— Спасибо, — говорю я, вложив в это слово всю свою благодарность и признание. Цинна улыбается и кивает в сторону моего левого плеча. Я опускаю голову и вижу, как на костюме ярко светятся красным цветом числа семьдесят четыре, а под ним восемьдесят три.
— Я же обещал, что так будет, — говорит стилист. — Пойдем.