Я игнорирую его протянутую руку и, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. — Хорошо.
На обратном пути никто из нас не проронил ни слова, но как только мы оказываемся за воротами, я думаю совсем о другом. Во время Двадцатипятилетия Подавления Октавия и Флавий вынуждены были уйти, потому что не могли перестать реветь из-за того, что я вернулась. И Вения с трудом смогла сказать "прощай".
— Я постараюсь и буду держать в голосе, что они… изменили тебя, — говорит Гейл.
— Постарайся, — говорю я.
Мы отдаём мясо Сальной Сэй на кухню. Её вполне устраивает Тринадцатый Дистрикт, даже несмотря на то, что — по ее мнению — поварам не достаёт воображения. Но женщина, пришедшая с аппетитной дикой собакой и ревенем, высушенном на солнце, связана по рукам и ногам.
Измученная охотой и отсутствием сна, я возвращаюсь в свою комнату и нахожу её совершенно пустой, и только тогда вспоминаю, что мы переехали из-за Лютика. Я поднимаюсь этажом выше и нахожу комнату Е. Она выглядит так же, как и триста седьмая, но с окном — два фута в ширину, восемь дюймов в высоту — по центру внешней стены. Оно закрывается тяжёлой металлической задвижкой, но сейчас она открыта, и кота нигде не видно. Я растягиваюсь на своей постели, луч полуденного солнца играет на моём лице. Следующее, что я помню — моя сестра будит меня для шестичасового собрания.
Прим говорит мне, что о собрании объявили после обеда. Все жители, за исключением тех, кто на важных заданиях, должны на нем присутствовать.
Мы идем в сторону Зала Заседаний, просторной комнаты, в которой легко могли бы уместиться тысячи людей. Могло показаться, что он был построен для большого приема и, возможно, именно здесь состоялось первое собрание перед эпидемии оспы. Прим спокойно тычет пальцем на последствия этой масштабной катастрофы: рубцы от оспы на телах людей, несколько изуродованных детей.
— Они здесь много страдали, — говорит она.
Но после сегодняшнего утра я не настроена жалеть Тринадцатый. — Не больше, чем мы в Двенадцатом, — говорю я.
Я вижу свою мать, возглавляющую группу способных передвигаться пациентов, все так же одетых в свои больничные рубашки и халаты. Среди них находится и Финник, пусть и в полубессознательном состоянии, но он по-прежнему шикарен. В руках у него кусок тонкой веревки, менее фута в длину, слишком короткой даже для него, свёрнутой в удобную петлю. Его пальцы автоматически и очень быстро связывают и развязывают многочисленные узлы, пока он осматривается вокруг. Вероятно, это часть его терапии.
Я подхожу к нему и говорю: — Привет, Финник, — он не замечает меня, поэтому я легонько толкаю его, привлекая внимание к себе. — Финник! Как ты?
— Китнисс, — говорит он, схватив мою руку. Думаю, он просто успокоился, увидев знакомое лицо. — Зачем нас здесь собрали?
— Я сказала Койн, что буду ее Сойкой-пересмешницей. Но я заставила ее пообещать, если победят повстанцы, обеспечить остальным трибутам неприкосновенность, — говорю я ему. — Прилюдно, так чтобы свидетелей было много.
— О, хорошо. Потому что я беспокоюсь за Энни. По незнанию, она может сказать что-то, что будет истолковано как предательство, — говорит Финник.
Энни. Ну и ну. Я совершенно забыла о ней. — Не беспокойся, я позабочусь об этом.
Я сжимаю руку Финника и смотрю прямо на трибуну в передней части зала. Койн взглянула на меня поверх листочка со своей речью, приподняв брови. — Мне нужно, чтобы вы добавили Энни Креста в список неприкосновенных, — говорю я ей.
Президент слегка хмурится. — Кто это?
— Она Финника Одейра… — кто? Я на самом деле не знаю, как ее представить. — Она — друг Финника Одейра. Из Четвертого Дистрикта. Еще один победитель. Она была арестована и доставлена в Капитолий во время взрыва арены.
— Оу, сумасшедшая девчонка. В этом нет необходимости, — говорит она. — У нас не принято наказывать кого-то из-за того, что он слабый.
Я думаю о сцене, которую наблюдала этим утром. Об Октавии, прижавшейся к стене. О том, что Койн и я имеем полярно разные представления о слабости. Но я говорю лишь: — Нет? Тогда не должно быть проблем с тем, чтобы добавить Энни.
— Хорошо, — соглашается президент, записывая имя Энни. — Ты хочешь быть здесь со мной, во время объявления? — я отрицательно качаю головой. — Мне так не кажется. Лучше поспеши и затеряйся в толпе. Я начинаю.
Я возвращаюсь к Финнику.
Слова — ещё одна вещь, которой не разбрасываются в Тринадцатом. Койн призывает публику к вниманию и говорит им, что я согласилась быть Сойкой-пересмешницей, что подготовлю остальных победителей: Пита, Джоанну, Энобарию и Энни, и что их пощадят за любое нарушение, которое они совершат на благо восстания. В гуле толпы я слышу неодобрение. Полагаю, что никто не сомневается в том, что я хочу быть Сойкой-пересмешницей. Так что их разозлила объявленная цена — помилование возможного противника. Я стою, равнодушная к враждебным взглядам, бросаемым в мою сторону.
Некоторое время президент не вмешивается во всеобщее волнение, после чего продолжает в свойственной ей оживленной манере. Только слова, которые вырываются из ее рта, для меня являются полной неожиданностью.
— Но в ответ на это беспрецедентное требование, Солдат Эвердин обещала посвятить себя нашему благому делу. Из этого следует, что любое отклонение от миссии — мотивом или поступком — будет рассматриваться, как нарушение сделки. Неприкосновенность будет отменена, и судьба четырех победителей решится согласно законам Тринадцатого Дистрикта. Как и ее собственная. Спасибо.
Другими словами — стоит мне нарушить правила, и все мы умрем.
Глава 5
Еще одна сила, с которой нужно считаться. Еще один властный игрок, который решил использовать меня как пешку в своей игре, несмотря на то, что ничто никогда не идет по плану. Сначала распорядители Игр превозносят меня до небес, а затем низвергают оттуда из-за горстки ядовитых ягод. Затем президент Сноу, пытается использовать меня, чтобы погасить вспыхнувшее пламя восстания, да только от каждого моего шага оно разгорается все сильнее. Потом повстанцы, вытаскивают меня с помощью металлического гребка с арены и провозглашают Сойкой-пересмешницей, а сейчас пытаются справиться с потрясением, понимая, что я, возможно, не очень-то и хочу обрастать крыльями. И теперь вот Койн, со своей драгоценной горсткой ядерного оружия и слаженным механизмом Дистрикта-13, которая, наконец-то начинает догадываться, что ухаживать за Сойкой-пересмешницей гораздо сложнее, нежели изловить ее. Но она быстро поняла, что я действую сама по себе и не заслуживаю доверия. Она первая всенародно объявила, что я представляю угрозу.
Я пробегаю пальцами вдоль густого слоя мыльной пены в ванне. Хорошенько отмокнуть в воде — всего лишь первый шаг к обретению мной нового образа. Моей команде по подготовке предстоит нелегкая работа по превращению меня в нечто привлекательное, учитывая мои выжженные волосы, обгоревшую кожу и уродливые шрамы, — с тем, чтобы затем вновь выжечь мне волосы, поработать над кожей и нанести шрамы, но уже в более эстетичном варианте.
— Вернемся к ее изначальной красоте, — первым делом утром приказала Фалвия. — Начнем с этого. Изначальная красота — это то, как человек выглядит по утрам, едва встав с кровати, то есть естественно, но безупречно. Это значит, что у моих ногтей идеальная форма, но они не отполированы. Волосы мягкие и блестящие, но не уложены. Кожа гладкая и чистая, но на ней ни грамма косметики. Волосы и синяки на теле удалены, но так, что это не бросается в глаза. Полагаю, в мой первый день в Капитолии в качестве трибута, Цинна давал такие же указания. Единственное отличие — я была участником соревнований. А как мятежнице, думаю, мне нужно больше походить на саму себя. Но, похоже, у всенародной мятежницы есть собственные стандарты, которых она придерживается.