Скрипнула дверь, вошел дядя Миша с покрасневшими натертыми подглазьями, встал у косяка.
— Как теперь глядеть этот альбом? Продать бы, да ведь рука не поднимется.
— Ладно, дядь Миш, чего уж, — сказал Петро и пощипал свой короткий ус. — Скажи лучше, где тут про золото написано?
— Весь Храм — золото.
— Я про настоящее золото. Где его зарыли?
— Золото не зарывают, а возносят. На куполах было золото, тридцать пудов.
— Тридцать?! А внизу сколько же?
— Где внизу?
— Ну под Храмом. — Он искоса глянул на Климова. — Вспоминай, дядь Миш, а то ведь уворуют.
— Да не знаю я ни про какой низ.
— Может, чертеж поглядеть? Ну низ этот?
— Цокольную часть?
— Во-во, фундамент. Не кошелек же потерянный, пуды лежат, должно быть место обозначено.
— С чего ты взял?
— Говорят, — уклонился Петро и опять искоса глянул на Климова, словно спрашивая: не наврал ли?
Климов отвернулся, поглядел в окно, изукрашенное белыми метелками мороза, перевел взгляд на лепной потолок, потом на книги. И вдруг в простенке между шкафами увидел стоявшего во весь рост Петра. Странно было, будто не он только что сидел за столом, похлопывал ладонью по альбому и выпытывал своего дядю. А теперь, казалось, только что вошел и с интересом озирался какими-то незнакомыми, страшными, абсолютно черными глазами без зрачков.
— Ты, дядь Миш, давай пошевели мозгами, дело серьезное.
Климов вздрогнул, потому что голос был оттуда, из-за стола, и увидел Петра на своем месте. Опять глянул в простенок, но там никого не было. Почему-то вдруг захотелось перекреститься. Подумал, что это уже черт-те что, если видения начались. То голос какой-то слышал, а теперь вот чудится…
— Да не знаю я никакого золота.
— А чертежи-то, чертежи.
— Тут вам, ребятки, не повезло. Боюсь, не найдете вы чертежей, украли их.
— Как украли? Когда?!
— Лет десять как. На «Теремок» тогда нападение было.
И начал дядя Миша рассказывать…
— Ну и чего? — спросил Ефим.
Он поднял голову от верстака, передернулся после сна, с интересом глянул на старика. Тот потягивал чай из стакана, уставив на слесаря пристальный зрачок стеклянного глаза. Была какая-то жуть в этом зрачке, будто наганом нацелились.
— Надо же, сморило. К бутылке не притрагивался, а сморило. Ты чего-то рассказывал или мне привиделось?
— Рассказывал. Про Храм.
— Красивый, видать, был?
— Ты Исаакиевский собор в Ленинграде знаешь?
— Знаю. На экскурсию ездили еще в школе.
— Почти такой же. Высота Исаакия — сто один метр, Храма — сто два.
Ефим выругался и задумался. И старик молчал, всматриваясь своим дурным глазом куда-то в угол. И никто не приходил за слесарем, не стучался. Тихо было в подвале, только вода булькала в трубе да где-то, не понять и где, скреблась мышь.
— Наделали делов, напортачили, мать вашу так, — снова выругался Ефим. — Неужто никто не разъяснил? Зачем взрывать-то? Туристам бы показывали, деньгу гребли.
— Не думали тогда ни о каких туристах. Сами себе короли были, строили счастливое будущее, на зависть миру.
— Построили!..
— Все старое хотели порушить да переломать, чтобы новое, значит…
— Ага, бассейн построили. Лужу посреди города. Купаться, конечно, хорошо, но ведь можно было и в другом месте яму-то вырыть.
— Да разве только Храм Христа Спасителя взорвали? А Страстной монастырь, а Чудов монастырь, а Казанский собор, а храм Спаса на Бору, а Никольские да Иверские ворота, а красивейшие церкви Николы Большой Крест, Успения Пресвятой Богородицы, Николы, Святого Мирона, Владимирской Богоматери… Тысячи храмов да старинных зданий порушили. Во имя чего, я тебя спрашиваю?!.
— М-да! — только и ответил Ефим и опять хотел матюкнуться, да передумал. Взял бутылку, повертел в руках и поставил на место. — М-да, строители… И золото, значит, того?..
— С золотом целая история.
— Не нашли? Так давай поищем.
— Погоди, помозговать нужно. Как прежде-то? Не помолившись, ничего не начинали.
— Ну молись скорей.
— Вот я и вспоминаю. Дядя Миша-то нас тогда удивил, удиви-ил…
И он начал рассказывать историю, будто вычитанную из детективных книжек. Храм-то строил первый архитектор его императорского величества Николая I по фамилии Тон. А были и другие архитекторы рядом. Один из них — Никита Мостовиков, предлагавший делать Храм поменьше да попроще, чтобы не выпячивался среди других, не давил на старину…
— Эх-хе-хе, — вздохнул старик, — знал бы он, что со стариной-то потом сделают…
Так вот, построил этот Никита себе красивый домик — «Теремок», а в нем вместе со старыми книгами собрал все о Храме Христа Спасителя, в том числе и копии чертежей. Потом в этом «Теремке» жил внук Никиты — Вадим Мостовиков. И после революции, в начале двадцатых годов, случилась беда — ограбили «Теремок». Сторожа зарезали, женщину, которая была в доме, задушили. Ничего почти не украли, а папки с копиями чертежей распотрошили и унесли все, что касалось Храма, особенно его цокольной части.
— Чуешь? За десять лет до того к Храму руки-то тянули.
— Ну и чего? — заинтересовался Ефим, хотя детективов и сам тут, в подвале, перечитал уйму и эта история была не из самых заумных. Только и делов — два трупа.
— Это дядя Миша рассказывал. А потом Петро, про которого я говорил. — При этих словах старик как-то странно икнул, блеснул стеклянным глазом и уставился испуганно в угол за спиной Ефима, и будто кивнул кому-то. — Все по плану, все по плану. — Проморгался и продолжал: — Так вот, Петр потом рассказывал, что отыскал он следователя, который вел дело. Все подтвердилось.
— Ну и чего? — снова спросил Ефим.
— Чего, чего, чертежей нет, где искать? Спасибо, дядя Миша надоумил. Был, говорит, в старину такой обычай: при закладке храма под алтарем зарывали ценности, что жертвовали люди.
Ефим даже встал при этих словах, рассерженный, заходил по гулкому подвалу.
— Так там же теперь яма, бассейн. Все же вырыто.
— Это теперь яма, а тогда, после взрыва, гора была, а под ней все целое.
— Но теперь-то яма. Золото вырыли.
— Вырыли…
— Ну вот, а то — золото, золото! Теперь только золотничать остается. Вот оно. — Ефим ударил кулаком по черному стояку. — Может, ты про то, что в канализационных трубах? Может, намекаешь, что мы, дескать, золотари?!.
Ефим недобро поглядел на старика, помотал головой. Вертелось в голове какое-то всеобъясняющее слово, не вспоминалось.
— А можа, осталось? Можа, поглядим?
Старик указал недопитым стаканом в темень за трубами, где был его, Ефимов, закуток и ржавая дверь в подземелье. Ефим поежился, вспомнив холод и крыс, и жуть, которую испытал однажды, но сказал бодро:
— А чего. Говори, где — я погляжу.
— Один не найдешь, вместе надо. Как вот дверь открыть?
— Не проблема.
— Открывал? — насторожился старик.
— Давно.
— Далеко ходил?
— Не. Противно там и вообще…
— Это верно. Ну да надо пойти. Фонарь-то есть?
— Фонарик электрический.
— Не годится. Надо, чтоб надолго.
— Аккумуляторный?
— Хоть бы и аккумуляторный.
— Дома у меня есть. Ты посиди, я сбегаю.
Он быстро оделся, но вдруг спохватился: а ну как старик без него заберет золото и бутылку заодно и смоется?
— Я тебя запру, — сказал твердо. — Чтобы не лезли. Заперто и заперто…
Простучали шаги на лестнице, громыхнул наверху замок, и все стихло. И тогда из серой стены вычленилась фигура человека, медленно проявились черты лица, как проявляется изображение на фотобумаге, опущенной в раствор. Еще через минуту перед стариком стояла точная копия бывшего дружка Петра Маринина, молодого, каким он был полвека назад, с усиками, как у ресторанного щеголя, только что глаза — черные провалы. Старик поежился. Который раз встречался он с этим оборотнем, а все жуть берет. Сказал сердито:
— Чего опять явился? Я свое дело знаю.