И вот принят новый текст, теперь уже Военной присяги, приведенной в соответствие с Конституцией СССР 1936 года.
Немало интересного почерпнули летчики, техники, механики, мотористы из небольшой беседы комиссара. И тот факт, что первую солдатскую присягу принимал и Владимир Ильич Ленин, придавал особую значимость этому торжественному ритуалу. И когда 23 февраля эскадрилья выстроилась на летном поле впереди боевых самолетов, авиаторы, выходя по одному из строя, став лицом к своим товарищам, произносили слова Присяги, им казалось, что и сейчас рядом с ними незримо присутствует любимый вождь и своей доброй, отцовской улыбкой напутствует их на героические ратные дела во имя свободы и счастья любимой Родины.
Никто из них тогда не знал, что пройдет немного времени и они все с этой клятвой в сердце грудью встанут на защиту первого в мире социалистического государства, на защиту дела Ленина…
Шестаков завел твердое правило: в конце каждого дня весь личный состав собирается в классе для подведения итогов и постановки задач на завтра.
Здесь шел откровенный обмен мнениями, анализировались ошибки, оплошности, отмечались положительные моменты. Уважающий во всем строгий порядок, Лев не прощал никому расхлябанности, халатности, был абсолютно нетерпим к малейшим проявлениям лени, равнодушия к делу. Подобные факты иной раз выводили его из равновесия, он становился даже чрезмерно жестким. Во всяком случае в благодушном расположении духа видеть его в последнее время никому не приходилось.
Но с некоторых пор все стали замечать, что комэск вроде бы как оттаял, смягчился. Сначала не могли догадаться о причине таких изменений. А потом разлетелась молва: в семье командира ожидается прибавление.
Лев страстно мечтал о том, чтобы Липа родила ему сына. Очень уж хотелось иметь бедового, смышленого малыша, с которым можно было бы повозиться после напряженных полетов, отдохнуть. И конечно же, он обязательно будет готовить из него летчика, приучать к истинно мужской боевой профессии. О своей предстоящей радости написал Платону Смолякову и Тимофею Студенникову. Просил их посоветовать, какое имя дать сыну.
«У Льва и сын должен быть Лев», — написали оба.
«Значит, так тому и быть!» — было принято решение в молодой семье. О том, что может на свет появиться дочь, даже и мыслей не было. Сыграло ли это свою роль — неизвестно, только 26 мая прямо на стоянку примчался запыхавшийся дежурный по штабу, подскочил к Шестакову и на едином дыхании выпалил:
— Товарищ капитан, разрешите доложить, у вас родился сын!
Лев, широко улыбаясь, обнял разгоряченного дежурного, радостно сказал: «Спасибо, друг, за добрую весть!» И, сияя счастьем, помчался на мотоцикле в город. По дороге заскочил на почту, отбил телеграмму матери:
«Родился сын. Приезжайте!»
Лев-младший оказался завидным крепышом.
— Вырастет настоящим богатырем! Поздравляю вас, молодой отец! — пожала руку Шестакову врач.
Но радость комэска омрачали недобрые вести: радио и газеты сообщили о нападении японских милитаристов на Монголию. С двух противоположных концов подбирался международный империализм к советским границам. С запада — германский, с востока — японский.
Все это прямым образом касалось Льва Шестакова, Юрия Рыкачева, Анатолия Комоса, Алексея Череватенко — всех командиров и бойцов эскадрильи — точно так же, как и каждого советского человека.
Лев остро воспринимал все события, происходящие в мире, кровно связывал их с судьбой страны, с делами эскадрильи, со своей семьей. Он не мог себе представить, чтобы его малыш попал под огонь войны, как это было с детьми в Испании. Сколько там погибло, на всю жизнь осталось калеками мальчишек и девчонок? В чем их вина? За что им такая участь?
«Если завтра война…» — пели в строю песню. Она полна тревоги и оптимизма, поднимала боевой дух, внушала веру в наши силы. Но и враг силен. Об этом нельзя забывать.
Время неумолимо приближало к ответственному экзамену — состязаниям на первенство по воздушному бою. Вот где показать свою боеготовность. Но вместе с тем Лев начинал переживать: некоторые летчики никак не могли подняться выше «тройки».
«Может, я чересчур требователен, не с той меркой подхожу к людям?» — думал он иногда. Но ведь его мерка — это мерка реальных боев. Не сражайся он в Испании — не знал бы того, что ему теперь известно…
«Нет, все правильно!» — говорил он себе и не шел ни на какие послабления.