Шестаков снял с руки купленные еще в Испании позолоченные швейцарские часы:
— Возьми, Вася, это от меня. При первой возможности представлю тебя к награде.
— Спасибо, товарищ командир, на всю жизнь сохраню…
«И сохранит, — подумал Шестаков. — Как «эмку» сберег, так и часы».
Перебрались на косу Чушка, съехали с парома, остановились.
Шестаков выскочил из кабины:
— Ну-ка, Вася, выгружай, что с собой привез из Одессы.
Погорелый откинул спинку заднего сиденья — там полным-полно копченой рыбы, сушеных бычков.
— Капитан траулера узнал, что я шофер Шестакова — приказал выдать самой лучшей рыбы, чтобы я обязательно вам вручил. Он еще сказал, что тысячу раз обязан вам своей жизнью и сохранностью траулера, потому что наши летчики не давали фрицам бомбить беззащитный рыбацкий порт.
— Ну что ж, спасибо капитану, попробуем его рыбки. А где же мои вещи?
Погорелый достал ящик и увесистую связку газет, письма.
Лев и подошедший комиссар сразу набросились на почту. Газеты оказались устаревшими, а вот письма — они, если не прочитаны, никогда не теряют своей новизны.
Кому достались письма — тот страшно обрадовался, когда же Верховец протянул конверт Шестакову — тот не сразу поверил, что и ему есть весточка.
— От Липы, почерк ее узнаю…
У Льва задрожала рука, потянувшаяся за конвертом. Как от Липы? Ведь 21 октября нашими войсками оставлен Донецк…
Медленно, осторожно, как будто в нем мина, вскрыл конверт, извлек письмо, прочитал его. На душе полегчало: семья вместе с отцом и матерью заблаговременно эвакуировалась в глубокий тыл. Вот только неизвестно куда, где их искать.
— Ну что ж, Вася, спасибо тебе еще раз. За письмо. Если бы не ты — я бы не знал, что с семьей…
Погрузка в железнодорожный эшелон заняла немного времени. Через два дня полк был под Грозным, в Гудермесе. Здесь всем предоставили месячный отдых. Расположились на окраине города, у базара. Именно это обстоятельство явилось причиной довольно крутых порядков, установленных Шестаковым. Базар — пестрый, многоязыкий и бойкий. Там было что угодно.
Полк прибыл из Одессы. Весть эта молниеносно облетела город, и стоило в нем появиться кому-либо из летчиков или техников — их тут же окружали местные жители. А на базаре сразу же подносили вино, персики, гранаты. Отказаться — обидеть людей.
Как-то дежурный по гарнизону капитан Карахан за такой «неотказ» объявил сержанту Филатову десять суток ареста. Пришлось срочно найти более-менее подходящий подвал, на скорую руку оборудовать его, приставить к нему караульного и посадить туда незадачливого сержанта.
Это было последнее ЧП такого рода в полку.
Назавтра вступил в действие жесткий распорядок дня: ранний подъем, физзарядка, завтрак, занятия до обеда и после него, ужин, политмассовая работа в вечерние часы, отбой. Все загружены до предела, хватало работы и командирам, и комиссарам.
Многим такая жизнь показалась значительно труднее, чем на фронте. А для Шестакова и Верховца — сложнее: надо было не дать людям расслабиться, позволить себе лишнее, ведь впереди ждала все та же война и силы требовалось сохранять, а не распылять.
Николай Андреевич собрал комиссаров эскадрилий, партийный и комсомольский актив.
— Семьдесят три дня обороны Одессы каждый наш солдат, сержант и офицер, каждый коммунист и комсомолец служил образцом выполнения своего воинского долга, — сказал он. — Некоторые думают: сейчас можно дать себе послабление. Только думать так — значит забывать, что на нас смотрит народ. Смотрит и гадает: а какие же они, фронтовики, защитники наши? Вы понимаете, какая это для всех нас ответственность!
Полезным и волнующим получился этот разговор.
А закончился он несколько неожиданным предложением комиссара эскадрильи Феодосия Дубковского.
— В Грозный прибыли вещи наших погибших летчиков, — обратился он к Верховцу. — Я слыхал, что их собираются сдать на гарнизонный склад. А почему бы нам самим не отправить их родственникам? Адреса многих нам известны, а какие не знаем — майор Никитин поможет найти в документах. Напишем письма родителям, женам.
Николаю Андреевичу по душе пришлось это предложение. Он решил обговорить его с Шестаковым. Тот внимательно выслушал:
— Молодец Дубковский! Правильное предложение. Я заметил: вещи погибших со временем приобретают особую ценность. Они как бы хранят в себе тепло тех, кому принадлежали…
День, когда упаковывали и отправляли личные вещи отдавших свою жизнь в боях с фашистами летчиков, был на удивление тихим. Все занимались необычным волнующим делом: одни писали письма, другие сколачивали ящики для посылок, третьи выводили на них адреса.