-- Все. - с улыбкой подтвердил Гермес. Он отступил от одра, любуясь, как художник своей работой. - Ей предстоит три дня молчать и воздерживаться от пищи. Ну и от постели с Адметом - смерть не чиста.
Лучник не отвечал. Он сидел на полу, прижав руки к лицу и с трудом переводя дыхание.
-- Забери меня тартар, какая громада! - только и мог вымолвить Аполлон. - Какая чудовищная громада!
-- Пойдем, задница Зевса! - рассмеялся Гермес, поднимая друга за плечи. - Майя даст нам молока и сыру. Отдохнешь у меня. - вестник прищурился. - Или ты намерен выслушивать благодарности Адмета?
-- Благодарности! - фыркнул Феб, опираясь на руку приятеля. - Молока, хлеба и козью шкуру! Я просплю до завтрашнего вечера.
* * *
Тем временем Танатос с Гераклом на хвосте носился по Аиду, оглашая окрестности громкими жалобами.
Он переполошил всех обитателей царства мертвых, рассекая просторы подземных рек и лугов. Первым досталось Харону, его лодку с целой партией вновь прибывших перевернули вверх дном. Перевозчик проклял себя за жадность. По неписаным правилам, полагалось брать на борт не более одной души. Но он считал, что гонять лодку порожней - слишком большая роскошь - и поджидал, пока набьется народу побольше, а за одно набирал целый ящик монет за один раз.
Пролетая над Стиксом, Танатос решил опустить хвост в воды смерти, чтоб проклятый Геракл съежился, почернел и отвалился, как засохшая груша от ветки. Не тут-то было. Герой затормозил по реке своими огромными, как плоты, деревянными сандалиями и поднял волну, опрокинувшую лодку перевозчика.
Души праведников и грешников без суда угодили в Стикс, омывавший берега подземного мира. Здесь им предстояло и остаться навеки. Но самое обидное - в воду попадали все деньги из ящика. Достать их не было никакой возможности, поскольку Стикс бездонен, и монеты до конца времен застыли в вечном полете к центру мироздания. Теперь они были совершенно бесполезны: покойники равнодушны к деньгам, а вот Харон играл на них в тартаре, делая ставки против Сизифа, катавшего камень, и еще ни разу не проигрывал.
Следующими жертвами обвала стали почтенные праведники древности Минос, Радамант и Эан, судившие души прямо за воротами царства мертвых. Старички задавали каверзные вопросы и припоминали каждому такие грехи, о которых бедняга предпочел бы забыть и сам, не то, что обнаруживать перед другими. При чем Минос бывал до обеда излишне строг и всех норовил упечь в тартар. Эан, напротив, пребывал в неколебимом благодушии, считая, что люди и так намучились в миру при жизни и всех следует отпустить плясать с девочками на Елисейских полях. Поэтому участь умершего зависела в сущности от одного Радаманта, который, не желая ссориться с друзьями, по очереди становился то на одну, то на другую сторону.
После обеда суд закрывали, и почтенные старцы возлегали под серебристые тополя с амфорой чего-нибудь игристого. Проносясь над воротами, Танатос нарочно задел Гераклом о резной мраморный фронтон в надежде, что врага снесет ударом. Ударом снесло, но не Геракла, а весь скульптурный фриз, рухнувший на головы судебной коллегии.
В это время шло заседание по делу царя Эдипа, случайно убившего своего отца и опять-таки случайно женившегося на родной матери. Богохульник и кровосмеситель скромно стоял перед праведниками, переминаясь с ноги на ногу и дергая себя за правое ухо. У него были смягчающие обстоятельства: он вырос вдали от дома и действительно не знал, кто его настоящие мать и отец. К тому же Эдип раскаялся и даже выколол себе глаза острой булавкой от платья обесчещенной супруги, а потом бросил трон и нищим скитался по свету как живой памятник человеческой слепоте.
Боги сколько могли продлевали ему жизнь в назидание прочим смертным. Но теперь он умер и требовалось решать его участь. По-хорошему, Эдип отмучился еще на земле, и добродушный Эак стоял за пропуск на солнечные Елисейские лужайки. Но дело осложнялось доносом, который на беднягу подала Сфинкс, свившая себе уютное гнездышко из человеческих костей в тартаре. Оказывается, при жизни Эдип разгадал все ее загадки: а играли, надо заметить, на голову Эдипа. Очарованная сообразительным скитальцем, Сфинкс предложила ему свою любовь, но Эдип с возмущением отверг скотоложество, и несчастной твари пришлось от стыда броситься со скалы в море.
Теперь чудовище с львиным телом и женской головой, терлось возле судий, готовое по первому щелчку пальцев тащить несостоявшегося любовника в тартар. Именно за такой приговор стоял Минос. Его возмущал отказ Эдипа помочь даме развлечься. У Сфинкс было очаровательное личико, вот разве что клыки. Но можно было попросить ее не открывать рот. Что же до остального, то в роду у Моноса все грешили страстью к животным, и праведник не видел в этом ничего зазорного.
Решение оставалось за Радамантом, а тот уже несколько минут с грустью поглядывал на пузатую амфору, сиротливо примостившуюся у тополя.
-- Что скажет обвиняемый? - без интереса спросил он.
-- Решайте скорее. - тоскливо протянул Эдип, а про себя подумал: "Не согрешил со львом, согрешил с матерью. Судьба".
В этот момент арка ворот рухнула, сбитая ногами Геракла. Грохот падающего камня, шум крыльев Танатоса, рык Сфинкс, которой придавило лапу, возмущенные крики судей. Несколько минут белое облако штукатурки стояло на месте ворот, и Эдип, воспользовавшись общим замешательством, проскользнул в Аид, где смешался с толпой праведников, посвященных в элевсинские мистерии и двигавшихся к Елисейским полям.
Первой опомнилась Сфинкс. Вытянув лапы из-под завала, она ринулась на поиски беглеца и, грозно рыча, распугала всю процессию. Эдип, от природы храбрый и благородный, не побежал. Он стоял и обречено смотрел на грациозную кошку, думая, что судьба все-таки настигла его.
Сфинкс в два прыжка оказалась рядом со своим жестоким убийцей, схватила его зубами за шиворот и поволокла в тартар, в уютное гнездышко из человеческих костей, где собиралась до конца времен загадывать прекрасному грешнику загадки о тайнах женской души.
Танатос же взял курс на Асфоделий. В его отчаявшейся душе теплилась одна надежда, он хотел макнуть подлеца Геракла в тихие воды Леты, чтоб тот забыл, кто он и зачем висит у демона на хвосте. Может, тогда отцепится? Наивности Танатоса можно было позавидовать.
Скука на Асфоделиевом лугу царила смертная. Его недовольные обитатели все остатки душевных сил прилагали к тому, чтоб вспомнить, кто они такие и, как их зовут. Они стенали и поминутно хватались за голову, так что создавалось впечатление, что их поразила повальная мигрень. Непроницаемый туман делал картину еще более печальной. Души блуждали в нем, время от времени натыкаясь друг на друга.
-- Вы кто? - в испуге вскрикивали они.
-- А вы? - следовал ответ.
-- Если б знать...
Танатос довольно лихо подрулил к озерку в обрамлении кипарисов и спикировал прямо на воду. В последний момент он сложил крылья и поплыл по серой глади, как огромный черный лебедь. А вот Геракл макнулся с головой. Демону Лета не могла причинить никакого вреда, ведь он был здешний уроженец. Что касается героя, то план удался только на половину.
Хлебнув воды, он действительно забыл самого себя и все печали. Но не отцепился от хвоста Танатоса. Напротив, затряс демона с утроенной силой.
-- Кто я?! - ревел боец. - И какого черта вишу на твоем крысином обрубке?!
Измочаленный Танатос пожалел, что не умеет, как ящерица, отбрасывать хвост.
-- Ты Геракл! Боец Великой Матери! И хочешь моей смерти! - прорычал он.
-- Не помню! - отвечал герой, продолжая трясти чудовище, точно желая вытрясти из него свою память.
-- Летите через дорожку. - посоветовал не весть как оказавшийся рядом мальчик. - Там тетеньки и дяденьки пьют вон из того озерка и ничего не забывают. - сообразительный малыш показал пальцем за пределы Асфоделия, где ярко сияло солнце, заливая изумрудные поля.
Граница тумана и света проходила прямо по аллее, усыпанной белым речным песком и обсаженной с одной стороны тополями, а с другой кипарисами. С белых тополиных крон летел пух.