Приказ нам зачитали, затем разъяснили в беседах и докладах, отдельные его положения популяризировались средствами наглядной агитации.
Повышению боевой готовности, мобилизации всех усилий однополчан на выполнение боевых задач способствовали митинги, которые проводились в связи с заметными событиями в полку, дивизии или армии, а также событиями общенародного характера. Один из таких митингов был посвящен юбилею нашей дивизии. Тогда же ей присвоили наименование Сталинградской, а 54-му авиаполку — Керченский. Как гордились мы этим, сколь высок был моральный дух всех утинцев! Не преувеличу, если скажу, что каждый из нас ощущал нечто вроде дыхания самой истории: ведь и звание гвардейцев и наименование сталинградцев и керченцев должны остаться за нами на долгие десятилетия, навсегда. Это была разумная инициатива, глубоко продуманная и обоснованная мера поощрения защитников Родины. Добрые традиции русской армии, армии Суворова и Кутузова, возрождались и трансформировались в лучшем их качестве.
Запомнился мне и другой митинг. Мы провели его, прочитав в Правде ноту Народного Комиссариата иностранных дел о массовом насильственном уводе в немецко-фашистское рабство мирных советских граждан и об ответственности за это преступление германских властей и частных лиц, эксплуатирующих подневольный труд наших соотечественников в Германии, От имени летчиков слово на митинге предоставили мне. Затем выступили комсомолка Трушина, работавшая у нас оружейницей, коммунист техник-лейтенант Таран и другие однополчане. Легко себе представить, какую политическую окраску имели наши выступления, с какой страстью произносили мы свои короткие речи, сколько в наших сердцах было ненависти к заклятому врагу. Вот что писал в политдонесении начальнику политотдела 16-й воздушной армии полковнику В. И. Вихрову дивизионный пропагандист Минаев:
На митинге в 54 гиап старший техник-лейтенант тов. Пащенко заявил: За все зверства немецких мерзавцев, за издевательства и надругательства над мирным населением, за убийства и насилия, за муки, причиняемые раненым и пленным красноармейцам, за разрушение наших сел и городов мы должны сполна отплатить фашистским захватчикам. Для этого технический состав обязан работать так, чтобы наши самолеты ежеминутно были в полной исправности, а летчики должны завоевать превосходство в воздухе, драться еще лучше, чем дрались под Сталинградом…
Летчик Денисов сказал, что мы обязаны сейчас подготовить себя к предыдущим боям, чтобы значительно улучшить свою боевую работу. Мы будем драться по-гвардейски, и, чем больше уничтожим врагов, тем лучше будет наш ответ на чинимые немецко-фашистскими оккупантами зверства над мирным советским населением и ранеными и пленными красноармейцами[3].
Я до сих пор с благодарностью вспоминаю коллектив коммунистов 54-го гвардейского истребительного авиационного полка, который был для меня подлинной школой политического воспитания, институтом гражданского самосознания, академией боевой зрелости.
Таким образом, третья военная весна сыграла большую роль в подготовке к предстоящему сражению, которое вошло потом в историю Отечественной войны под наименованием Орловско-Курской битвы.
Гроза в соловьином краю
…Забыв, что здесь идут бои,
Поют шальные соловьи.
Догорала майская вечерняя заря. Поляна, окаймленная нежной зеленью кустарника, подернулась лилово-сиреневой дымкой ранних сумерек. Разгоряченные от продолжительной и весьма напряженной работы в воздухе, моторы яков остывали. Инженер эскадрильи Дрыга шумел, торопил техников и механиков с подготовкой самолетов к завтрашним вылетам. Медленно, словно неповоротливые мастодонты, двигались от истребителя к истребителю спецмашины — бензовозы, маслозаправщики. Позвякивали черные и голубые баллоны со сжатым воздухом и кислородом, гремели дюралевые капоты и заправочные лючки, деловито переговаривались, оружейники, прибористы, электрики, проверяющие пушки, пулеметы, приборы и аккумуляторы. Слышались команды механиков: Дава-ай! Сто-оп!.
Но вот постепенно гомон людей, пофыркивание автомашин, стук инструментов и лязг капотов и лючков начали стихать. Все отчетливее становилась тишина весеннего вечера, переходящего в ночь. И в этой тишине яснее доносились с линии фронта редкое уханье орудий, частая пулеметная дробь, приглушенная расстоянием, взрывы бомб, похожие на одиночные удары грома. На далеком горизонте, окутанном темно-лиловым бархатом, вспыхивали зарницы. Языки сполохов, поднимаясь вверх, облизывали небо, как бы пытаясь достать до звезд, безмятежно мерцающих над неспокойной землей.