— Критику ты, брат, навел большую, — покачал головой Балюк. — А сам-то воевал?
— Я — нет. Зато у меня тятька танкист. Орден Славы получил!
— О! Значит, ты сын героя? Молодцом! Собравшиеся расступились, давая кому-то дорогу.
Балюк увидел: к самолету пробирается высокая, хорошо одетая женщина. Она шла большим, размашистым шагом, на ходу отвечая на вопросы односельчан.
— Ну чего, чего столпились? Телеги не видели, что ли?
— Елена Петровна, какая же это телега? — усмехнулась худенькая девчушка. Это самолет. Наверно, к тебе, как к председателю колхоза.
— Сама спрошу — ко мне, нет ли, — ответила женщина.
Балюк, сдвинув шлемофон на затылок, пошел навстречу Елене Петровне. Поздоровались. Председательница потребовала документы. Капитан показал.
— Батюшки! — всплеснула руками Елена Петровна. — Герой!
— Герой?!
— Герой! — зашумели в толпе. — А ты, Степка, молол тут всякую ерундовину: летал — не летал, батькой своим выхвалялся.
— Да я… кабы знал… да я что… Отстаньте! — И вдруг выпрямился, поднял голову: — А где вы раньше были? За мою спину прятались. Осмелели после меня-то. А я первый к нему подошел!
Люди начали наперебой задавать Балюку вопросы, приглашать покушать, отдохнуть.
— Надо бы, Елена Петровна, — попросил капитан, — охрану к самолету. А завтра с утра полечу домой.
— Степашка! — крикнула женщина. — Беги к деду Мирону и скажи, чтобы сей момент был здесь.
— Есть! — смешно козырнул мальчонка и во весь дух помчался выполнять приказ председательницы.
— Да пускай дробовик захватит с собой! — крикнула ему вслед Елена Петровна.
Дед Мирон, в сопровождении Степашки, пришел минут через десять. За плечом у Мирона висело ружье.
— Здравия желаю! — поздоровался он. с Балюком. — Какое будет приказание?
— Просьба, дедушка: покарауль машину до рассвета, — сказал Балюк.
— Это можно, со всем нашим удовольствием. — Дед Мирон снял с плеча ружье: — Вот этой пушкой укокошу любого гитлера, коль подкрадываться будет. Сильно бьет, на шашнадцать саженей — все дробины в картуз. Так что будь спокоен, милок.
— Ну вот и отлично, товарищ часовой, — улыбаясь, сказал Иван Балюк. Принимайте пост.
Дед обошел самолет, расправил бороду и, приложив руку к измятой шапчонке, доложил:
— Пост принят! Марш все от ероплана! В толпе засмеялись.
— Эт-то што за фокусы? Часовой — святая личность, и надсмехаться над ей никому не дозволено. А ежели што, так и пальнуть могу. Сказано марш от ероплана, значит, тикайте. Катька! Приташши-ка кисет, — распорядился дед Мирон, — да кресало.
— Курить у самолета нельзя, — предупредил Балюк.
— Гм-гм, — хмыкнул дед и крикнул вдогон девчонке: — Катька, не велено. Отставить кисет и кресало. Принеси нюхательного табаку.
По дороге в деревню Балюк отвечал на многочисленные вопросы ребятишек и взрослых.
— Телефон у вас есть, Елена Петровна? Надо бы доложить в полк, — сказал капитан.
— Связи у нас нет никакой, но, если надо, можно послать в район человека. Напишите номер телефона, что передать, куда звонить, и все будет в порядке, ответила Елена Петровна.
— Разве над вами тоже есть начальник? — удивился кто-то. — Над Героем?
— У нас много Героев, а командир полка один.
— Вон как…
Ивана Балюка определили на ночлег к Анастасии Ильиничне, худощавой, черноглазой женщине средних лет. Она была бригадиром в колхозе. Дом ее стоял неподалеку от площадки, на которой приземлился самолет.
Встретили Ивана хлебосольно. На столе было все, чем красна изба. Соседи Анастасии Ильиничны, Гаврила и дядя Матвей, принесли две бутылки самогона.
— Ну-ка, Матвей, чиркни спичкой, — сказал Гаврила. — Горит! — весело отозвался Матвей. — Первачок.
После чарки разговор пошел свободнее. По просьбе своих новых друзей Балюк сначала рассказал о положении на фронте, затем о воздушных боях, об отважных летчиках.
Разошлись поздно ночью, когда, кажется, обо всем переговорили. Правда, захмелевший Гаврила еще порывался сходить за первачком, но Анастасия Ильинична прицыкнула на него…
Дед Мирон караульную службу нес исправно. С самого рассвета ребятишки толпились у самолета, но часовой никого не подпускал к нему.
— Не подходи! — покрикивал он. — Пальну.
— Так у тебя дроби-то нет, — подзадоривали его мальчишки.
— Я. и солью пальну — окочуришься. Не подходи! Когда Балюк подошел к машине, дед Мирон по всем правилам доложил: