— Ты же, надеюсь, слышала поговорку, про черную кошку, которая между влюбленными пробежала, — добавила Маша.
— Ничего я такого за Нелюбом не замечала, — обиделась за питомца Ева. — Царапается он, как и все коты. Но и бабушка с дедушкой, и родители прожили в браке по многу лет, и ничего с ними не случалось…
Ева осеклась, не договорив последнюю фразу. Только сейчас пришло осознание, что она никогда не задумывалась о том, сколько же их домашнему любимцу на самом деле лет. По маминым воспоминаниям, он жил у них с родителями всегда, сколько она себя помнила, задолго до рождения Евы. Обычный кошачий век столько не длится.
— Возможно, в вашей семье все и жили так долго и счастливо, что их хранил такой необычный талисман? — предположил Лева, несмотря на предостерегающий жест Маши, протягивая руку к коту.
Нелюб к протянутой ладони отнесся благосклонно, дал себя погладить, но потом предостерегающе закрутил хвостом и вздыбил шерсть, давая ясно понять, что ласка ему надоела. Едва Лева убрал руку, как кот вприпрыжку скрылся в ближайших кустах. И никакой благодарности. Всегда он так!
Впрочем, уже через несколько мгновений бедовый котяра появился снова, неся в зубах небольшой сверток. Развернув его, Ева узнала изящные пяльцы, в которые был заправлен малиновый шелк с намеченной вышивкой. Едва Ева прикоснулась к иголке, та начала самостоятельно делать стежки, продолжая тянуть отливавшую золотом нить.
— Серебряные пяльцы, золотая иголочка, — удивленно покачал головой Лева.
— Мне во сне о них бабушка говорила, — пояснила Ева, смутно вспоминая, что героиня сказки для того, чтобы получить необходимые для подкупа служанок дары, истоптала три пары железных сапог, изгрызла три железных каравая.
Похоже, она все получила авансом, поскольку основные испытания ожидали ее впереди. А она уже сейчас чувствовала усталость. Борьба с течением вымотала все силы, и теперь, когда напряжение отпустило, Ева едва уговорила себя встать, а взвалить на плечи рюкзак ей и вовсе оказалось не по силам. К тому же намокшая одежда уже успела остыть и теперь противно липла к телу, продолжая распространять доводящий до мигрени ванильный запах.
Конечно, ботинки и ветровку перед своим прыжком она догадалась скинуть, лицо вытерла влажной салфеткой, волосы, штаны и рубаху кое-как выжала. Но ощущение сырости все равно не ушло, и приторный запах ее преследовал. По спине противными мурашками бежал озноб, в голове мутилось, ноги отказывались держать. А тут еще и Нелюб куда-то запропастился, и как разыскать его в незнакомом, полном неведомых опасностей лесу, Ева не имела ни малейшей идеи.
— Да не переживай ты! Этот черный пройдоха, небось, давно уже к хозяйке вернулся, — поддерживая тяжело опиравшуюся на его руку Еву, пока Ксюша без лишнего ворчания взяла ее рюкзак, предположил Лева. — Он ведь по поручению твоей бабушки к тебе шел, но, видимо, не удержался, завернул на Молочную реку сливочками полакомиться, да увлекся.
— Котам, даже самым обычным, есть ход во все миры еще при жизни, — кивнула Маша, вслед за Ксюшей собирая по дороге хворост, видимо, для будущего костра.
Ева тоже хотела им помочь, но попытка наклониться закончилась дурнотой и приступом головокружения, а проглоченное во время барахтанья в реке молоко запросилось наружу.
— Ну еще немного, всего пару сотен метров, — словно маленькую, увещевал ее Лева. — Скоро уже ручей. Там лагерем на ночлег и станем.
Какой ночлег? О чем он? Они же только недавно простились с Таисией. Но почему тогда солнце клонится к горизонту, и верхушки золотого осеннего леса горят алым? Неужели она так долго проваландалась в противостоянии с рекой? Или здесь время течет как-то иначе? Пяльцы — это, конечно, хорошо, да и Нелюба Ева ни за что бы в беде не бросила. Но что если ее промедление окажется роковым для Филиппа?
Учуяв показавшийся особенно приятным и свежим запах проточной воды, к которому примешивался добрый дымок, услышав журчание ручья и веселое потрескивание разгорающегося костра, Ева приободрилась, последнюю сотню метров прошагав почти самостоятельно. Другое дело, что это усилие вымотало ее окончательно, и, едва достигнув берега, неподалеку от которого Маша и Ксюша уже успели развести костер, Ева просто рухнула на землю. Она чувствовала себя рохлей и бесполезным балластом, но не имела сил не только помогать спутником в обустройстве лагеря, но даже дотащить свою тушку до воды, чтобы промыть волосы и прополоскать испачканную в молоке одежду.
— Не переживай, ты еще легко отделалась. Мой брат Иван после знакомства с киселем из Молочной реки и вовсе только на следующий день очухался, да и Михаил Валерьевич в свое время лиха хлебнул, — успокоила Еву Маша, помогая стянуть облепившие тело штаны и рубаху, пока Ксюша, набрав в большую пластиковую бутыль воду из ручья, осторожно вливала туда согретый в котелке кипяток.
Лева в их сторону деликатно не смотрел. Поставив палатку, он вытащил из костра головню и отошел к краю лагеря, обозначая его границу огненным кругом, который затем засыпал смесью из соли и трав. А Ева еще по дороге гадала, зачем Маша несет в рюкзаке несколько разномастных баночек, напоминающих набор для спа-процедур.
— Молочная река и в самом деле коварная, — помогая Еве совладать со слипшимися непослушными волосами, пояснила Ксюша. — У того, кто слишком много киселя отведает, она может и память отшибить.
— Как Лета? — вяло уточнила Ева, с облегчением вытирая волосы и натягивая сухое белье и одежду.
— Вроде того, — улыбнулась Ксюша, которая всегда поражалась способности Евы даже в полубессознательном состоянии находить отсылки к литературе и мифологии.
После купания стало значительно лучше, хотя бы запах ванили отвязался.
— Мы-то думали, дойдем до Молочной реки, сделаем по глоточку, — улыбнулся Лева, протягивая Еве кружку с горячим чаем и пару оладушков, оставшихся от утренней трапезы. — А ты взяла и по темечко нырнула.
Ева смутно вспомнила, как ее спутники, вытащив ее из Молочной реки, передавали друг другу кружку с киселем, из которой каждый отпил чисто для вида, чтобы соблюсти ритуал. А она нахлебалась, как запойный пьяница, и теперь ловила все «прелести» похмелья.
После чая и оладушков самочувствие вроде бы улучшилось, но при этом Ева не стала сопротивляться, когда Ксюша без лишних разговоров запаковала ее в спальный мешок. Конечно, следовало привести в порядок одежду, особенно исцельницу, но на это уже не хватало сил. Глаза слипались, и едва найдя удобное положение в спальнике, Ева погрузилась в тревожный, тяжелый сон.
Возможно, тут сказались ее переживания по поводу промедления, или так совпало, но она снова увидела Филиппа, распятого на стене, и разъяренную Карину, которая науськивала Скипера, призывая бычару не церемониться, хотя тот и так усердствовал, получая от мучений пленника явное удовольствие.
— Не давай ему спуску! — приказывала дочь хозяина Нави. — Пусть хорошенько прочувствует, что его ожидает, если он не образумится! У меня есть способы сделать эту муку бесконечной!
Ева в ужасе наблюдала, как безжалостная плеть рассекает облитую потом кожу почти до мяса, как в неровных вдохах вздымается грудь, как в слепой попытке уйти от удара напрягаются сведенные болью мышцы, как выламываются из суставов кости. Филипп уже искусал все губы, но не мог сдержать крик, а его кровь забрызгала все стены. В это время в больнице при каждом ударе его простертое на койке тело содрогалось в мучительных конвульсиях. Врачи пытались снять приступ, но помогала только волшба, которую творила Ефросинья-Даждьроса, и поддержка двух матерей. Еве оставалось только наблюдать, бессильно глотая слезы.
— Ничего не понимаем, — разводили руками медики. — Откуда у него появляются новые гематомы? Неужели мы какое-то внутреннее кровотечение пропустили?
— Да что же это такое? — плакала в коридоре Дарья Ильинична Балобанова. — Что за напасть? За что нашему бедному мальчику такие муки?