Туман тянул к ней свои влажные скользкие лапы, то ли скрывая что-то враждебное, то ли пугая пустотой. Когда лес полностью скрыла мгла, Еве уже начало казаться, что вокруг нее ничего нет, кроме этого густого, как разведенная побелка или клейстер, липкого холодного марева. Как же она пожалела о ветровке, подбирая подол рубахи, чтобы не промок. Промозглая сырость пронизывала ее насквозь, изматывала ознобом, парализовала волю.
Согреваться ходьбой не получалось. Стволы деревьев и корявые колючие сучья продолжали подстерегать, норовя вынырнуть из мрака за миг до неизбежного столкновения. Ева уже набила пару шишек и едва не лишилась глаз. Поэтому приходилось плестись, точно машина, застрявшая в пробке в пургу, ощупывая дорогу посохом. Прежний она потеряла в противоборстве с Полканом, но Лева сделал ей новый.
Мелькнула паническая мысль о возможной ночевке в лесу без спальника и палатки. Еве казалось, что она уже блуждает в этом тумане вечность. Она совсем выбилась из сил, вместе с головной болью наваливалась апатия, хотелось лечь и уснуть, хотя пронизывающий холод делал осуществление этого желания почти невозможным.
В какой-то момент туман немного расступился, и перед Евой возник еще один терем, тот самый, который она видела во сне. К потемневшему от времени срубу вело покосившееся крыльцо с полусгнившими ступенями. Приоткрытая дверь чуть слышно поскрипывала несмазанными петлями. И вообще, все жилище производило впечатление заброшенности и ветхости и совсем не вязалось с привычками Карины.
Хотя Баська продолжал бежать вперед, а перо кололось так отчаянно, что хотелось его даже приструнить, Ева, словно в том сне, сделала несколько шагов в сторону терема, испытывая жгучее, почти непреодолимое желание подняться на крыльцо, толкнуть дверь и посмотреть, что окажется за нею. Но в этот момент где-то в глубине ветхой хоромины отчаянно закричал Филипп, и, как ни странно, звук голоса любимого ее, наоборот, отрезвил, заставив остановиться. Уж слишком нарочито он звучал, как и все предыдущие мороки.
Когда Ева вернулась на тропу, которую неведомым чутьем отыскивал Баська, как терем начал проваливаться куда-то под землю, грозя затянуть в гигантскую воронку все, что находилось рядом. Пришлось вновь перейти на бег, благо ощущавшийся непривычно легким рюкзак не замедлял движение.
Вокруг все ревело и клокотало. Уханье филинов сменяли заунывный вой или плач, дикий, зловещий хохот, злое лисье тявканье и еще сотни неведомых голосов. Земля под ногами дрожала, грозя опрокинуть куда-то в бездну, штормовой ветер не давал сделать вдох, нес в лицо пыль, комья земли, ветви с сухими листьями и даже, кажется, камни.
Вот только перо за пазухой ободряло и даже согревало, а Баська продолжал двигаться вперед, словно ничего не замечая. Ева приказала себе не паниковать, поборола искушение оглянуться и лишь прибавила шаг, насколько это возможно, выравнивая дыхание, как ее учили отец и певунья-Василиса. Четыре шага — выдох, потом быстрый вдох носом, затем снова долгий протяжный выдох, чтобы избежать головокружения и рези в боку.
Постепенно земля перестала дрожать, ветер стих, мгла рассеялась. Ева перешла на шаг, понимая, что это испытание она прошла. Ей казалось, что мытарства продолжались не менее суток, и она безвозвратно опоздала и разминулась с Ксюшей, которая обещала ждать у первой заставы около полудня. Однако выглянувшее из-за туч солнце непостижимым образом оказалось едва ли не там, где Ева видела его в последний раз, и до зенита еще не добралось. Ева снова подумала о временной петле.
Ну и пусть. Зато можно передохнуть. Она позволила себе присесть на поваленное дерево, благо Баська не возражал и клянчил сухари, и немного перевести дух, отирая с лица пот и подкрепляя силы. Может быть, не все так плохо, и на что-то она и сгодится? Но сначала надо пройти заставы.
О приближении первой из них возвестили грязная ругань сторожей и отвратительная вонь, в которой сера и испарения реки Смородины казались нежными ароматами. Трудно сказать, откуда именно исходил запах. Шел ли он их сторожевого помещения, выглядевшего как архаичная изба мертвых, высоко вознесенная на закопченных сваях в окружении частокола с потемневшими воротами, перегородившими лесную тропу. Или его распространяли сами сторожа, хоть и облаченные в кольчуги и доспехи, надетые поверх давно истлевшего тряпья, но выглядевшие настолько омерзительно, что закрадывалось сомнение в том, что они хоть когда-нибудь принадлежали к человеческому роду. Да и к животным тоже.
Во всяком случае, густо заросшие невозможно грязными бородами безобразные клыкастые хари, ибо лицами или даже мордами то, что находилось под шлемами, язык назвать не поворачивался, не соотносились ни с каким известным видом, взяв от разных существ самые отвратительные черты. У одного жабьи глаза навыкате сочетались с узкой острой физиономией, напоминающей морду хорька. Вытянутый толстый нос другого придавал ему сходство с гамадрилом. Третий имел один глаз и ороговевшие черепашьи пластины вместо лица. Четвертый нос и верхнюю челюсть вообще потерял, зато из нижней зубы торчали в несколько рядов, точно у акулы. Встречаться с такими не хотелось даже в кошмарном сне.
Хорошо, что стараниями смекалистого Баськи Ева подошла с наветренной стороны и стояла в надежном укрытии, хотя при этом и достаточно близко к заставе, чтобы после ухода сторожей сразу пройти, если, конечно, они вообще откроют ворота. Другого пути, кажется, не существовало. Застава располагалась в лесу и надежно сторожила выстеленную бревнами единственную тропинку через топь.
Пока, несмотря на откровенно неряшливый вид, дозорные, занявшие место на расположенной возле избы сторожевой вышке, бдительности не теряли и только переругивались, костеря хозяйку, которая велела с дороги глаз не сводить, а заодно и Еву.
— И ведь не лень же в такую даль за полудохлым задротом переться! — почесывая немытой пятерней в затылке, рассуждал «хорек». — Можно подумать, на свете мужиков мало.
— А с чего этот задрот нашей хозяйке сдался? — возражал ему «гамадрил». — Значит, есть у него что-то, чего у нас нет!
— Да с чего бы это? — повел рылом хорек. — Просто эта девка настоящих мужиков не видела.
— Так пусть приходит! — плотоядно облизнулся одноглазый, заставив Еву содрогнуться от омерзения. — Мы ей покажем, что у ее хахаля есть, и даже чего у него нет.
— Разговорчики! — строго оборвал их безносый, свирепо выпячивая нижнюю челюсть. — Давно плетки не видывали? Мне, может быть, Скипера позвать?
Стражники притихли. Похоже, бычару-телохранителя боялись даже они.
Какое-то время дозорные стояли молча, внимательно глядя по сторонам и принюхиваясь. Скрытая густыми еловыми ветвями Ева про себя только радовалась тому, что ветер дует от них, хотя от доносящегося с заставы зловония съеденные во время отдыха сухари настойчиво просились наружу. Так и отравиться недолго.
Внезапно одноглазый, который оказался самым зорким, подался вперед.
— Глядите, братва!
— Где? — закрутили головами остальные.
Ева тоже повернулась в ту сторону, куда указывал стражник.
По лесной тропе вразвалочку бежала симпатичная упитанная свинка, чью розовую, нежную кожу покрывала золотая щетина. С загривка наподобие бантиков свешивались синие дреды. Подбежав к стоявшему неподалеку от заставы неведомо как выросшему на кислой болотистой почве наполовину засохшему дубу, она с довольным хрюканьем принялась усердно рыть землю, отыскивая желуди.
Хотя Ева вся подобралась, готовая в любой миг рвануться вперед, она оценила артистизм подруги. Ксюше явно следовало поступать на актерский. Вот это называется перевоплощение.
— Что это? — недоуменно повел носом гамадрил.
— Золото! — уверенно припечатал одноглазый.
Остальные двое уже не слушали. Безносый с хорьком, оставив свои посты и лихо съехав вниз по бревну, выполнявшему функции пожарного шеста, осторожно подбирались к свинке.
Казалось, Ксюша их не замечает. Она продолжала рыть землю, отыскивать желуди и весело похрюкивать, радуясь добыче. При этом она незаметно отходила все дальше от дуба, уводя за собой стражников. Ева с замиранием сердца следила за ней, переживая, что же произойдет, если отчаянную подругу все-таки настигнут. Конечно, Ксюша благополучно сбежала от всадника, но дозорные выглядели не менее опасными.