ПИСЬМО XII
От Б. Б. к С. С.
чрез месяц.
Скоро, мой друг, ты получишь от меня рассуждение о пределах географии. Долго думал я об ней, и недавно только блеснула в голове моей мысль простая и ясная, которая послужит основанием. Я прыгал как ребенок, как Архимед. Между тем мне кажется, я давно уже не водил тебя в мои почти родные Сокольники. Я привыкаю к Луизе. Нет, здесь нейдет «привыкать», слово физическое. — Я… но мне не приходит в голову другое приличное выражение. — Поверишь ли, что тот день я, кажется, пропускаю, не живу в жизни моей, в который не вижу ее? — С какою радостию, кончив поутру дела свои, отобедав дома с своею старою няней, отправляюсь я к ней! — Вошел, увидел ее — и блаженствую. Я переселяюсь в другой мир, дышу другим воздухом, легким, благодатным. Какие-то новые, приятные чувства во мне волнуются. Все предметы приближаются ко мне с дружбою. Ею, как светом, я вижу их, люблю их. Ах, как она мила, Всеволод! Сколько поступков узнал я стороною, в которых добрая, высокая душа ее является во всем блеске и величии, к которым никто, кроме ангелов, казалось мне, не может быть способен — и между тем она молчит об них. — Она восхищает меня более и более. — Вчера читали мы «Вадима» Жуковского[47]:
— Блажен, — сказал я, — блажен тот, кому слышится ясно в душе его звонок.
— Вам слышится звонок? — спросила она меня, улыбаясь.
— Ваш голос служит мне звонком.
— Нет, без комплиментов, скажите, вам часто слышится звонок?
— Какой?
— Разве есть много их?
— Нет — один, но у нас разные уши, иногда мы слышим сердцем, иногда умом, иногда…
— Вы запутываете вопрос, но я не отстану от вас без ясного ответа. Вы слышите умом?
— Не знаю, я не могу различить еще.
— Здесь нельзя не знать, не скромничайте, да — или нет — умом?
— Да: у меня ум теперь в сердце.
Ах, Всеволод, женщина есть прекраснейшее творение в природе! — Я думаю часто, как мужчины к ним неблагодарны; как странно, несправедливо раздаются венцы лавровые. Женщинам, то есть их внушениям, посредственным и непосредственным, принадлежит, скажу смело, большая часть прекрасного, которым мы обладаем в произведениях искусств изящных, и, между тем кто произносит имя Лауры, Элизы Драпер, Фанни, мисс Чаворт, Элеоноры с таким благоговением, с каким произносят имена Петрарки, Стерна, Клопштока, Байрона, Тасса?[48] — Здесь есть еще другой варварский предрассудок: рассуждают о каких-то личных их недостатках, заблуждениях, как будто бы они что-нибудь значили в общем итоге. Всего досаднее бывает мне за Элеонору. Все жалуются на нее, что она не чувствовала любви Тассовой, не умела ценить ее, оставляла его в горести и пр. — Согласен я, но она внушила «Освобожденный Иерусалим», и какое лучшее право иметь ей на бессмертие? — Все прочее — мелочь, которую человек с чувством должен оставить без внимания, мелочь, неразлучная пока с скудельным составом человеческим. То же думаю и вообще о великих людях. Как сметь, например, видя «Мадонну» и «Светлое преображение», думать и говорить о какой-то невоздержности Рафаелевой? Прочь, мысль недостойная! Я взираю на душу великого мужа в лучшие минуты ее деятельности и, благоговея пред ними, на все прочие накидываю покров забвения. Я взираю на душу, а не на людей. — Прощай, Всеволод! устал.
P. S. Мне вздумалось перечитать письмо свое, и я чувствую, что чего-то не досказал тебе, как будто бы что-то лежит у меня на сердце. Что такое?
ПИСЬМО XIII
От С. С. к Б. Б.
Кого ты вздумал морочить? Я давно уже предсказал тебе то, чего ты так хитро не договорил в письме своем. Ты влюбился, то есть ты погиб. Теперь нечего советовать тебе, не о чем просить. С слепыми ли рассуждать о цветах? Все кончено. Письма твои отныне я буду принимать только к сведению, сам писать — ex officio[49], хладнокровно, как о предмете постороннем, как о мыслях в новой книге.
Что нагородил ты мне о женщинах? Елеонора внушала «Освобожденный Иерусалим», и вот право на бессмертие!! Безумец! поэтому и яблоко Невтоново бессмертно! — Ты видишь только то, что внушили женщины доброго — но сколько великих людей погибло для человеческого рода от их пагубного влияния добычею ревности или других еще постыднейших чувствований! Вздорные страсти, расчеты, хитрости, предубеждения, сплетни, словом, все в нашей природе, — не от сих ли страшных исчадий? — Счастливы древние! они ценили их как надо, и за то без помех могли предаваться своей высокой, общественной жизни. — К чему приплел ты еще выходку о Рафаеле? Мне смешно ведь читать, как ты мечешься из угла в угол. — Нет ни связи, ни последовательности, ни заключений. Бедная логика! — Между прочим, пришли скорее рассуждение о пределах географии. Да полно, есть ли оно? Где тебе!!
47
«Вадим» — вторая часть стихотворной повести В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев» (1817). Следующий далее разговор о «звонке» имеет в виду символический мотив из этой поэмы.
48
…имя Лауры, Элизы Драпер, Фанни, мисс Чаворт, Элеоноры <…> имена Петрарки, Стерна, Клопштока, Байрона, Тасса — имеются в виду возлюбленные и адресаты произведений называемых вслед за ними писателей и поэтов.