Она успокаивающе улыбалась, но я понимала, что упустила шанс узнать больше. Донья Офелия решительно отвернулась к алтарю, как будто её внимание привлекли запинающиеся речи кающихся. Но я не могла забыть её слов. Она знала, что об отце болтают, но чем такой тихий и скромный человек мог спровоцировать сплетни? Я встревоженно оглянулась на отца, но его взгляд был тоже направлен на Великого инквизитора.
Наконец, публичное отречение подошло к концу, и глубокие тени протянули тёмные пальцы к центру площади, где на коленях стояли кающиеся. Солнце садилось, и небо над верхушками крыш окрасилось золотым, лиловым и кроваво-красным.
В вечернем воздухе раздались звуки хора. Высокие голоса кастратов[4] зазвенели над площадью как пение ангелов, заставив утихнуть беспокойную толпу. По моей спине пробежала благоговейная дрожь. Даже некоторые кающиеся подняли измождённые лица, словно думали, будто на город снизошёл свет с небес.
Вперёд выступил священник чтобы зажечь свечи в руках кающихся в знак того, что они возвращены к свету Христа. Они растерянно смотрели на дрожащие в руках крошечные огоньки.
Великий инквизитор поднял руки, произнося отпущение. Глубокий голос, сопровождаемый неземным пением кастратов, звучал восторгом и триумфом. Потом, взмахом фокусника, Великий инквизитор отбросил чёрный покров, который до сих пор закрывал алтарь, открывая массивный зелёный крест Святого ордена инквизиции, знак Божьей милости, любви и прощения. Церковь восторжествовала над ересью, и Божья милость снова улыбнётся Португалии. Толпа приветственно ревела и топала ногами, как будто с алтаря к ним явился сам Христос.
Донья Офелия обняла меня, радостно улыбаясь сквозь слёзы.
— Могу поклясться, даже камень растрогает милосердие этого прекрасного человека. Ну разве он не великолепен? — она потянула к Великому инквизитору трепещущую руку, как будто стремясь прикоснуться к его лицу. Потом вдруг залилась краской как влюблённая девушка.
Но день ещё не закончился. Предстояло разбирательство с маленькой группой приговорённых к смерти.
Король, регент, Великий инквизитор, все монахи и священники прошествовали с площади, и наконец, когда королевская процессия была далеко впереди, солдаты позволили нам, остальным, пройти вслед за торжественным шествием к огромной площади Праса-ду-Комерсиу перед королевским дворцом. Донья Офелия крепко сжимала мою руку, чтобы не потерять меня в давке.
Для короля и его двоюродного деда там возвели второй помост, но напротив него был не алтарь. Вместо этого, на другой стороне площади, подальше от стен дворца, возвышалась площадка, сложенная из сухих брёвен, над которой возвышалось не меньше дюжины столбов.
Стало совсем темно. Сцену освещали лишь факелы, горящие на дворцовых стенах, алые и оранжевые змеи языков пламени взвивались вверх, в тёмно-синее небо. Над огнями вились огромные тучи мошек, в пятнах света шныряли летучие мыши, опьяневшие от крови мотыльков.
По улице перед нами извивалась вереница огоньков свечей. Их держали в руках монахи и кастраты, певшие 50-й псалом «Помилуй меня, Боже». Голоса этих прекрасных безбородых мужчин поднимались и парили как ястреб в высоком небе, и казалось, даже звёзды вибрируют вместе со звуками.
Толпа, беспокойная и голодная после бесконечного дня, томилась, как звери в клетке, и когда на площадь вступили осуждённые, люди огромной волной с визгом и криками злобы и отвращения хлынули вперёд. Солдаты старались отталкивать их назад, чтобы не дать толпе растерзать еретиков в клочья прежде, чем те взойдут на костёр.
Приговорённых одного за другим поднимали на кучу дров, подтаскивали к столбам и приковывали там, лицом к вопящей толпе. Один из фамильяри в чёрном капюшоне держал рядом с каждым горящий факел, чтобы те, кто приковывал жертв, могли лучше видеть замки.
Рты иудействующих по-прежнему были заткнуты кляпами — из страха, что они станут кричать о своей невиновности, или хуже того, возглашать отчаянные молитвы своему еврейскому Богу.
Рядом с людьми на погребальном костре монахи расставили чучела тех, кто успел сбежать. Их деревянные статуи помогут гореть оставленным родным и друзьям. Эта ирония не ускользнула от толпы, зрители громко повторяли шутку друг другу.
Наконец, в руки нескольких кающихся, избавленных от сожжения вложили ящики с костями и вытолкнули вперёд, к костру. Большинство несли ящики, не выказывая никаких признаков понимания, что держат — либо они уже не могли испытывать никаких эмоций, либо были радовались, что избежали смерти, что готовы были целовать ноги своим тюремщикам. Но одна молоденькая девушка разрыдалась так горько, что звуки слышались даже сквозь шум толпы. По её лицу бежали слёзы, а ящик она так крепко сжимала худыми, как щепка, руками, что монахам пришлось несколько раз ударить девушку палками, прежде чем она поставила свою ношу поверх незажжённого костра. Но даже тогда она, казалось, не могла убрать рук, как будто пальцы примёрзли к ящику. Девушка цеплялась за него, пока её не оттащили.
4
Певцы-кастраты — поскольку женщинам запрещалось петь в церковном хоре, а голоса мальчиков ломались всего через пару лет после окончания обучения, церкви было необходимо найти способ сохранять ангельские голоса. Начиная с четвёртого столетия, мальчикам, чтобы предотвратить ломку голоса, между одиннадцатью и двенадцатью годами усекали сосуды, без кровоснабжения которых гормональное развитие организма приостанавливалось. Став взрослыми, они сохраняли сексуальные функции, но становились стерильными. В монастырях Европы создавались центры кастрации, чтобы получать хористов.
К пятнадцатому веку пение кастратов было широко распространено во всех лучших католических хорах Европы, включая Ватикан. Последним известным кастратом ватиканского хора стал Алессандро Морески. Предположительно, он был кастрирован около 1866 года. Его голос сохранился в записях, сделанных между 1902 и 1904, а умер он в 1922.