— Должно быть, там кости её любовника или родни, — злорадно сказала мне донья Офелия. — Теперь она увидит, как они сгорят дотла и для них не останется надежды на воскрешение, чего все еретики и заслуживают. Согласна, деточка?
Я заулыбалась и старательно закивала, стараясь сделать вид, что не могу дождаться, когда увижу их в огне.
Когда всё было готово, толпа умолкла. Над потемневшей площадью воцарилась выжидающая тишина. Медленно и торжественно Великий инквизитор зашагал через площадь к своему государю, гулкое эхо вторило из темноты его шагам.
Факелы мерцали, длинная тень Великого инквизитора скользила по замершей толпе. Люди отступали при её приближении, как будто даже лёгкое прикосновение этой тени несло холод смерти. Великий инквизитор склонился перед королём Себастьяном, протягивая свиток пергамента с именами пленников, которых инквизиция передаёт теперь в руки короля. Ведь церковь не может никого казнить. Окончательный приговор должен быть вынесен государством. Мальчик-король взял в руки пергамент, так осторожно, словно боялся, что он загорится.
Мавр с широкой, как у быка, грудью занял своё место позади приговорённой женщины, прикованной к первому столбу на помосте. Черты его лица, как и у фамильяри, скрывал низко надвинутый чёрный капюшон. Он был раздет до пояса, огромные мускулы на эбеново-чёрных руках поблёскивали капельками пота в свете факелов.
Пленница отпрянула, насколько позволяла цепь. Это была маленькая женщина со впалыми щеками и длинными седыми волосами, которые рваными космами свисали из-под шляпы.
Один из фамильяри развязал её кожаный кляп. Едва кляп убрали, женщина начала кричать и плакать. Она так рыдала, что слов было не разобрать, сквозь слёзы из пересохшего горла вырывались только невнятные обрывки — раскаяние… отречение… отречение… я отрекаюсь.
Этого оказалось достаточно. Прежде, чем я успела понять, что происходит, мавр обернул хрупкую шею женщины железной цепью. Её лицо исказилось от страха. Мавр крепко стянул цепь огромными кулаками. Женщина отчаянно хватала воздух, цепь всё глубже вжималась в горло, пока, наконец, голова не упала набок, а тело не повисло безвольно у деревянного столба. В выпученных глазах застыло выражение дикого ужаса.
Толпа кричала и выла, возбуждённая смертью, но отчасти и разочарованная — раскаявшись, женщина обманула зрителей, не дав посмотреть, как она станет корчиться в огне.
Палач убрал цепь, перешёл дальше и остановился за следующим пленником. Так он проходил весь ряд приговорённых, одного за другим.
Когда кляп снимали, немногие выкрикивали слова покаяния так, чтобы можно было не сомневаться — они просят милости, казни гарротой. Но из-за страха, боли или неутолимой жажды, большинство могло только шептать монахам слова признания, а те торжественно возглашали их на всю площадь.
Гаррота ужасающе медленно продвигалась вдоль ряда; пленники, ждущие своей очереди, дрожали и отчаянно пытались вырваться из цепей. Один парнишка обмочился от страха, толпа насмехалась и радостно вопила.
Они приблизились к шестому приговорённому и снова развязали кляп. Это был седой старик с ввалившимися щеками, будто за ними не было зубов, глаза так глубоко запали, что выглядели как две чёрные дыры в черепе.
Солдат поднял повыше факел над его головой, помогая палачу делать свою работу. До тех пор я не различала лица старика, видимо, из-за кляпа. Но когда на его лицо упал свет, я потрясённо поняла — было что-то знакомое в том, как он держал голову, знакомая линия рта… глаза… но как же так?
Почему мне казалось, я видела его раньше? Дрожа от подступившего ужаса, я, наконец поняла, кто он.
— Сеньор Хорхе! Нет, только не он! — слова сорвались с губ прежде, чем я успела остановиться.
Донья Офелия обратила ко мне изумлённое лицо.
— Ты что-то сказала, деточка?
Я постаралась улыбнуться, хотя меня трясло и казалось, сейчас стошнит.
— Я думала… я… я увидела знакомого в толпе.
Она улыбнулась.
— Ничего удивительного, дорогая, здесь собралась половина Лиссабона. Но ты сказала «нет, только не он».
— Разве?