Ребёнок неуклюже держал горящий факел, отстраняясь от его жара. Широко распахнутыми глазами он смотрел на огонь, отодвигая факел как можно дальше от себя, как будто боялся опалить волосы. Но ему не хватало роста, чтобы удерживать такую тяжесть в вытянутой руке. Король прошёл пару шагов, поднял голову и взглянул вверх, на фигуры осуждённых.
Казалось, его взгляд задержался на молодом парне, который смотрел прямо в лицо королю. Кожаный кляп скрывал рот, но глаза были большие и ясные, как у оленёнка. Несколько мгновений мальчик-король и молодой осужденный смотрели друг на друга.
Потом офицер, должно быть боясь, что Себастьян забыл, где поджигать костёр, наклонился к королю и что-то прошептал. Себастьян гневно оглянулся, вызывающе вздёрнул подбородок. Обернувшись, он изо всех сил отшвырнул факел в сторону, как можно дальше от костра. Факел ударился о каменные плиты, продолжая гореть, а Себастьян зашагал обратно к помосту.
Толпа ахнула. Мгновение никто не двигался. Наконец, офицер поднял факел и беспомощно взглянул на Великого инквизитора, явно не понимая, что делать дальше.
Лицо инквизитора исказилось от ярости. Он, казалось, собрался вырвать у офицера факел и собственноручно запалить костёр. Видно было, что он жаждет сжечь этих еретиков, однако не вправе это сделать.
Толпа начала ритмично скандировать: «Сжечь их! Сжечь их!», топать ногами и хлопать в ладоши.
Двоюродный дед короля поднялся со своего трона, почти спрыгнул с королевского помоста и стремительно зашагал через площадь, красная мантия летела за его спиной. Он выхватил факел одной рукой, и одновременно кулаком другой, затянутой в перчатку, нанёс офицеру такой удар, что тот отлетел на целый ярд и растянулся на земле.
Регент поднял факел высоко над головой, потом ткнул им в просмолённые брёвна так яростно, словно вонзал клинок в тело врага. Древесина сразу же вспыхнула, пламя взвилось в чёрное небо. Толпа заревела от восторга.
Огонь охватил ящик с костями, который та молодая девушка поставила на помост. Несколько минут он оставался невредимым посреди пламени, как феникс в гнезде, потом вспыхнул и исчез в огне.
Казалось, прошла целая вечность прежде, чем огонь достиг заднего края помоста, где были прикованы живые пленники. Она корчились от жара, глядя, как пламя подбирается ближе, ждали, когда оранжевые языки перекинутся на края одежды и запылают вокруг тела.
Никогда в жизни я не молилась о чьей-либо смерти, но тогда я просила о ней. Я молилась о том, чтобы Хорхе, та женщина и молодой человек задохнулись в дыму прежде, чем пламя коснётся их. Может, это кощунство — молиться о том, чтобы еретики были избавлены от страданий?
Я так и не узнала, услышаны ли мои молитвы — пламя разгорелось высоко, дым стал густым и плотным, и я не видела, когда они умерли. Если они и кричали через кожаные кляпы, криков никто не смог бы услышать за радостными возгласами, безумными воплями и смехом толпы.
Я сделала вид, что это от дыма по моим щекам бегут слёзы, но не думаю, что донья Офелия поверила.
Белем, Португалия
Рикардо
Вабило — кусок мягкого дерева с привязанным мясом и перьями, который раскачивают на шнуре для привлечения сокола к сокольничему.
— Сеньор Рикардо да Мониз к вашим услугам, — объявил я.
Я снял зелёную украшенную перьями шляпу, и низко поклонился, целуя пухлую, украшенную кольцами руку доньи Лусии. Пио, моя маленькая ручная обезьянка, сидевшая на моём плече, тоже стащил свою миниатюрную шляпу и низко поклонился, подражая мне. Донья Лусия жеманно улыбнулась нам обоим.
Господи, рубин в её кольце — размером с голубиное яйцо! Я с трудом смог оторвать от него свои губы. Ну ладно, может, он не так уж велик, но ведь нет вреда в том, чтобы слегка приукрасить? Дело тут ясное как день — донья Лусия уже пожилая, богатая, а самое главное, что вдова, которой тратить денежки не на кого кроме самой себя и своей разжиревшей болонки.
— Не желаете ли присесть со мной, дон Рикардо? — она похлопала шёлковую подушку рядом со своим местом на скамье в беседке.
Рикардо — есть в этом имени что-то жизнерадостное, согласны? И я им малость горжусь. Оно пришло мне в голову спонтанно, на рыбном рынке, когда я впервые столкнулся с очаровательной маленькой горничной доньи Лусии, у которой груди как пара мягких спелых персиков и милая ямочка на правой щеке.
— Сеньор Рикардо, — повторила она, когда я представился, и слоги восхитительно замурлыкали в её тонком и белом горле.