Но Сильвия никогда этого не признает. Сейчас, там внутри, она примет театральную позу, соблазнительно растянется на скамье, ожидая меня. Она будет пытаться делать вид, что вовсе и не ждала, я просто случайно зашёл, когда она отдыхала. Будет изображать полное безразличие, пока не решит, что достаточно меня наказала своей холодностью.
Только она слишком хорошо знает, что я как раз и клюю на эту её отчуждённость и презрение, как глупая рыба на сочного червяка, сколько бы ни попадался на этот крючок. И хотя мне хорошо известен каждый крутой поворот этой её игры, я не в силах сопротивляться.
Я сделал глубокий вздох и поднял завесу из мешковины.
Но я увидел не Сильвию, раскинувшуюся на скамье. Свет, проникавший сквозь побитые доски стен, падал на двух мужчин, сидящих на перевёрнутых бочках. Рыбаков, судя по вони и грязи на их штанах.
Я с первого взгляда увидел железный крюк, лежащий на расстоянии руки одного, и острый нож у другого за поясом. Хотя с такими-то кулаками им обоим и оружие ни к чему.
Я выскочил так же поспешно, как и входил, и наткнулся на Филипе. Он вскрикнул — я отдавил ему палец. Но я был не в настроении извиняться. Этот мелкий крысёныш меня подставил. Но разобраться с ним я решил попозже, а сейчас меня занимало одно — поскорее убраться подальше от этой хижины. Я побежал, но Филипе закричал вслед:
— Погоди! Им нужно сказать тебе насчёт Сильвии. Вернись!
Я обернулся. Те двое за мной не гнались. Я поколебался и с опаской двинулся обратно к хижине, разрываясь между любопытством и здоровым желанием держаться подальше от этой опасности. Я не тот человек, кто наслаждается болью, и кроме того, чтобы заработать на жизнь, мне нужно, чтобы лицо оставалось неповреждённым, не говоря уж о других частях организма, к которым я отношусь особенно бережно.
— Да что такое эти два тресколова могут знать о Сильвии, — спросил я у Филипе, — чего ты не мог бы сказать мне и дома?
Кончики кувшинных ушей Филипе покраснели, он выкручивался как школьник, которому приказали снимать штаны.
Меня осенило.
— А, понял. Они хотят денег за информацию, так? Ну, так скажи им, что мне нечем платить за свою еду. А даже если бы мне и улыбнулась удача, за информацию об этой суке я не дал бы и мешка козьего помёта. Мне всё равно, где она и в какие неприятности влипла.
Филипе съёжился, бросил растерянный взгляд на хижину. Внезапно мне пришло в голову, что Сильвия может прятаться где-то поблизости, ожидая, когда рыбакам заплатят. Я повысил голос, чтобы ей стало слышно.
— И если она хочет денег, скажите, пусть торгует собой на улицах, практики в этом у неё достаточно. А когда надоест, она знает, где меня найти. Только лучше пусть поторопится, если моя постель ещё немного остынет, я приведу Барбару чтобы согреть.
Это имя просто принесло ветром, говоря по правде, не знаю я никакой Барбары кроме старой тётки с мохнатыми чёрными усиками, а её я точно в свою постель приглашать не намерен. Но я мог встретить кого-нибудь после того, как меня бросила Сильвия, ей не вредно поверить, что встретил.
Филипе замахал руками, как взволнованная утка.
— Нет, нет, не говорите такого. Сильвия… я не знаю, как вам сказать. Поэтому и привёл вас сюда. Думаю, вам нужно увидеть её самому. Ну, то есть, если это она. Я думаю, это она… Я уверен.
Он снова помчался к лачуге, поднял завесу, и указал на что-то, лежавшее внутри, на полу.
Я понял, что он пытался мне показать, и моё сердце будто сжала ледяная рука. Но этого же не может быть. Я знал бы. Я бы почувствовал. Медленно, на тяжёлых ногах, омертвевших как корабельные шпангоуты, я поплёлся к двери. Два рыбака неподвижно сидели на бочках. Старший вынул изо рта длинную полоску сушёной рыбы, которую жевал, и махнул ею на завесу.
— Опусти. Нечего всем смотреть на нашу добычу.
Филипе втолкнул меня внутрь и, наступая мне на пятки, вернул на место завесу.
На досках пола между двумя рыбаками лежало что-то длинное, завёрнутое в кусок старого паруса. Когда заходил в первый раз, я так испугался, увидав рыбаков, что даже и не заметил свёрток.
— Поймали её в нашу сеть этим утром. Мы сразу поняли, что там мёртвое тело, ещё до того, как сеть её зацепила — увидели, как чайки слетелись над чем-то.
Рыбак помоложе наклонился и отогнул лоскут парусины. Я отшатнулся назад, к Филипе, пытаясь подавить крик. К горлу подступил комок желчи.
Тело явно какое-то время пробыло в море. Я мог видеть только плечи и голову, но очевидно, она была голой. Открытые глаза молочно-белого цвета, лицо раздуто и искажено. Кожа отстаёт клочьями. Что-то обглодало губы и нос, они наполовину съедены и открывают острые белые зубы. Соль покрывала коркой тусклые чёрные волосы, седеющие буквально у меня на глазах.