Я открыл ставню и посадил его на окно.
— Давай, Пио, вали отсюда.
Но он только перевёл на меня круглые коричневые глаза и остался сидеть, жалобно вереща. Он так и сидел, наблюдая за мной, когда я захлопнул дверь.
Дверь закрылась и Альваро исчез. Завтра Рикардо выпросит денег у доньи Лусии, а после, кто-то третий, незнакомец, покинет Белем навсегда. Я пока не знал, как его будут звать, но впереди у меня целая ночь, чтобы над этим поработать. А что касается Сильвии, моей бедной маленькой Сильвии… нет-нет, не надо сейчас о ней думать. Не терять головы, быть настороже. Главное — придерживаться своего плана. Это выглядело достаточно просто.
Но проблема с самыми лучшими и продуманными планами в том, что они есть и у других.
Исландия
Эйдис
Терсел — ястреб-самец, от латинского «tertius», что значит «треть», поскольку самцы на треть меньше самок.
Я чувствовала приближение этих двоих. Сейчас я услышала, как они взбираются по скале. С ними есть кто-то третий, живой и мёртвый одновременно. Я ощущаю жизнь, но жизнь не из этого мира.
Я покрыла вуалью лицо сестры и своё. Когда люди приходят к нам за советом, мы всегда закрываем лица. Они предпочитают не смотреть нам в лицо, думают, что так их секреты тоже будут укрыты от нас. Они боятся наших незащищённых взглядов. Мы можем видеть слишком глубоко, то, что скрыто внутри. Мы можем проклясть одним взглядом. Наши вуали — их щиты против нас.
Только одна женщина никогда нас не боялась — Хейдрун, старый друг. Она сказала, что наблюдала за нами ещё когда мы были во чреве матери, хотя мать никогда нам этого не говорила.
Помню, как впервые увидела Хейдрун, той ночью, когда нам с Валдис исполнилось семь. Мы спали в общей постели, проснулись в темноте и увидели в комнате Хейдрун.
Мы не испугались. Нам казалось, мы уже знали её и ждали её прихода. Она приложила палец к губам и протянула нам руки, вытащила из кровати и вывела из дома, мимо спящих родителей.
Нам и в голову не пришло сопротивляться или спрашивать, куда мы идём. Мы шли за ней так доверчиво, как будто она наша мать.
Лето уже тянулось к концу, и потому, в середине ночи солнце только немного опускалось за горизонт, заливая небо позади гор мерцающими жемчужными отблесками. Это была не ночь и не день, но тот странный совиный свет, в котором скалы и люди не отбрасывают теней и нематериальны — просто контуры, такие тонкие и серые, что кажется, вот-вот растают как дым.
Хейдрун шагала по низкорослой упругой траве, а мы торопились следом. Не знаю, как долго мы шли, но не замёрзли и не устали, хотя всё время поднимались в гору. Она провела нас между двух торчащих скал, острых и чёрных, похожих на прячущихся людей, и наконец, мы оказались в долине, куда никогда не входили прежде.
В глубине долины стоял длинный, покрытый торфом дом. Если бы не свет, вырывавшийся из открытой двери, дом был бы невидим.
Хейдрун подошла к двери, остановилась в стороне, улыбнулась и направила нас с сестрой внутрь. Мы вошли, крепко держась друг за друга.
Длинный дом был полон людей — молодых и старых, детей и взрослых. Посередине пылал огромный очаг, играли музыканты, и стол был накрыт для пира.
Все глаза обратились к нам, и на каждом лице было написано гостеприимство. Казалось, что они собрались здесь отпраздновать наш День рождения.
Священник с суровым лицом, но мягким голосом торжественно благословил еду и нас, и именно в этот час нам исполнилось семь.
А после нас подняли вверх и усадили в огромное кресло, где мы обе поместились бок о бок. Нам протягивали угощение — сладкие пироги с мёдом, рыбу, такую свежую и нежную, что, должно быть, она выловлена из озера не больше часа назад, острые кусочки акульего мяса, которые долго оставались зарытыми в земле, пока запах не стал сильным и острым как раскалённая лава.
Мы всё съели, музыканты затянули песню и начались танцы. Люди взялись за руки и плясали в нашу честь, вокруг кресла, каблуки топали по земляному полу. Деревянные опоры зала дрожали в такт барабанам, которые покрывали шкуры белых медведей, а стучали в них длинными жёлтыми костями. Ритм танца и барабанного боя становился пьянящим, тяжёлым и жарким. Глаза танцоров остекленели, головы опускались или склонялись набок, а барабан всё бил снова и снова, как стук могучего драконьего сердца.