Мне хотелось кричать, что арестовали невиновного. Но он не был невиновен. Слова, которые он выкрикнул перед тем, как снова вставили кляп, означали вину. Он еретик. Но, даже зная об этом, я не могла смотреть на его казнь. Я пыталась глядеть куда-то в сторону, как учил отец, но не могла оторвать от старика глаз. Казалось, пока смотрю на него, я могу удержать его в жизни. Я хотела, чтобы он жил.
К тому времени, как мавр дошёл до конца ряда пленников, в живых осталось трое — Хорхе, одна женщина и молодой парень. Все они отказались признать вину и отречься от веры Авраама. Монахи ещё стояли рядом с ними, уговаривая раскаяться, в надежде, что мужество оставит пленников, и под страхом огня они, наконец, предадут себя милости церкви и её быстрой гарроте. Церкви не нужны мученики-иноверцы.
Теперь все головы обратились к королевскому помосту. Два иезуита, стоявшие за троном короля, подтолкнули его, давая знак подняться.
Он спустился по ступенькам, и толпа затаила дыхание. Все смотрели, как маленький король медленным шагом пересекал тёмную площадь, за спиной развевалась по ветру мантия. Золотая корона стала кроваво-красной в свете факелов. Когда Себастьян поравнялся с Великим инквизитором, командир солдат выступил вперёд и с низким поклоном протянул королю пылающий факел, размером почти в рост мальчика.
Офицер почтительно указал место на краю помоста, где Себастьян должен поджечь костёр. Дрова в этом месте поблёскивали в пляшущих отсветах пламени. Должно быть, их полили смолой, чтобы вспыхнули сразу. Великий инквизитор стоял в стороне, почтительно склонив голову. Возжечь костёр, превращающий в пепел живых и мёртвых — дело короля, а не церкви.
Ребёнок неуклюже держал горящий факел, отстраняясь от его жара. Широко распахнутыми глазами он смотрел на огонь, отодвигая факел как можно дальше от себя, как будто боялся опалить волосы. Но ему не хватало роста, чтобы удерживать такую тяжесть в вытянутой руке. Король прошёл пару шагов, поднял голову и взглянул вверх, на фигуры осуждённых.
Казалось, его взгляд задержался на молодом парне, который смотрел прямо в лицо королю. Кожаный кляп скрывал рот, но глаза были большие и ясные, как у оленёнка. Несколько мгновений мальчик-король и молодой осужденный смотрели друг на друга.
Потом офицер, должно быть боясь, что Себастьян забыл, где поджигать костёр, наклонился к королю и что-то прошептал. Себастьян гневно оглянулся, вызывающе вздёрнул подбородок. Обернувшись, он изо всех сил отшвырнул факел в сторону, как можно дальше от костра. Факел ударился о каменные плиты, продолжая гореть, а Себастьян зашагал обратно к помосту.
Толпа ахнула. Мгновение никто не двигался. Наконец, офицер поднял факел и беспомощно взглянул на Великого инквизитора, явно не понимая, что делать дальше.
Лицо инквизитора исказилось от ярости. Он, казалось, собрался вырвать у офицера факел и собственноручно запалить костёр. Видно было, что он жаждет сжечь этих еретиков, однако не вправе это сделать.
Толпа начала ритмично скандировать: "Сжечь их! Сжечь их!", топать ногами и хлопать в ладоши.
Двоюродный дед короля поднялся со своего трона, почти спрыгнул с королевского помоста и стремительно зашагал через площадь, красная мантия летела за его спиной. Он выхватил факел одной рукой, и одновременно кулаком другой, затянутой в перчатку, нанёс офицеру такой удар, что тот отлетел на целый ярд и растянулся на земле.
Регент поднял факел высоко над головой, потом ткнул им в просмолённые брёвна так яростно, словно вонзал клинок в тело врага. Древесина сразу же вспыхнула, пламя взвилось в чёрное небо. Толпа заревела от восторга.
Огонь охватил ящик с костями, который та молодая девушка поставила на помост. Несколько минут он оставался невредимым посреди пламени, как феникс в гнезде, потом вспыхнул и исчез в огне.
Казалось, прошла целая вечность прежде, чем огонь достиг заднего края помоста, где были прикованы живые пленники. Она корчились от жара, глядя, как пламя подбирается ближе, ждали, когда оранжевые языки перекинутся на края одежды и запылают вокруг тела.
Никогда в жизни я не молилась о чьей-либо смерти, но тогда я просила о ней. Я молилась о том, чтобы Хорхе, та женщина и молодой человек задохнулись в дыму прежде, чем пламя коснётся их. Может, это кощунство — молиться о том, чтобы еретики были избавлены от страданий?
Я так и не узнала, услышаны ли мои молитвы — пламя разгорелось высоко, дым стал густым и плотным, и я не видела, когда они умерли. Если они и кричали через кожаные кляпы, криков никто не смог бы услышать за радостными возгласами, безумными воплями и смехом толпы.