Валдис ничего не говорила, но я знала, о чём она думает, я всегда знала. Она думала о горе, о реке голубого льда, которая так медленно течёт с горы, что движение почти незаметно, хотя и знаешь, что оно есть.
Когда мы с ней были детьми, мы часами смотрели на реку, надеясь увидеть, как она меняется, но ни разу не видели. По ночам, прижавшись друг к другу в маленькой кровати, которую делили с сестрой, мы прижимали руки к ушам и слушали, как для нас поёт ледяная река под холодными яркими звёздами. Но иногда река не баюкала нас колыбельными. Она шумела, трещала так громко, что вокруг эхом слышался грохот, как будто сами горы рушились над долиной. И тогда мы в страхе цеплялись друг за друга.
Вот о чём, умирая думала Валдис, — о ночах синего льда. Мы всегда обещали себе, что когда-нибудь снова увидим ту реку. Придёт день — и мы покинем эту пещеру, снова выйдем на свет. Будем бегать по поросшим травой равнинам, и скользить по замёрзшим озёрам, и взбираться по чёрным острым камням к вершине горы, туда, где мы родились. Когда-нибудь, — говорили мы, — настанет тот день... Мы обещали это друг другу.
Наша мать привела нас в эту пещеру, когда нам было семь. В этом возрасте в ребёнке пробуждается дар ясновидения. Я помню, какой безбрежной нам показалась пещера.
Сначала спуск по узкой расщелине в скале, укрытой от взгляда смертных, если только не знать, что она там есть. Потом мы шли вниз и вниз, в темноту, по уступам и валунам. Звук падающей воды становился всё громче, а жар — сильнее. Наконец, мы оказались на плоском дне просторной пещеры, больше, чем наш дом над рекой из льда. Под нашими босыми ногами были горячие камни.
В дальнем конце пещеры, в самой её глубине, бурлило озеро чистой горячей воды, выходящей из подземной реки глубоко внизу. Вода стекала в другую пещеру, где, зажатая в узких тоннелях, уносилась куда-то далеко, и, как нам говорили, наконец пробивалась сквозь камни на свет.
Когда мать впервые привела нас туда, мы с Валдис боялись этого бассейна с парящей водой. Нам казалось, что там, на дне, затаился какой-то огромный зверь — дракон или чудище, который может подняться, пока мы спим, и сожрать нас. Сначала мы старались спать по очереди, но в конце концов обе уснули.
В пещере было слишком тепло, звуки воды не давали сопротивляться сну. Но теперь я одна у этой воды. Теперь никто не увидит, бодрствую я или сплю. Пятьдесят лет нас здесь было двое. Мы были близнецами, постоянными спутницами день и ночь, наяву и во сне. Даже любовникам незнакома такая близость. Я смотрела на одиноких людей и думала — каково это, жить в компании себя самого, слышать биение только своего сердца в ночи, чувствовать только своё дыхание в темноте. Сестра была так мне близка, как душа близка с телом, и я не могу представить жизнь без неё.
Я знала, что мы когда-то умрём, все смертные умирают, но думала, мы умрём вместе. Казалось невозможным, чтобы одна из нас оставалась в живых, когда другая уйдёт.
Сказать по правде, я совсем не уверена, что жива. Я словно окаменела внутри, как будто мысли застыли и слёзы сделались льдом, но всё же, тело всё ещё чувствует жар воды, бурлящей в пещере.
Мои глаза ещё могут видеть пламя факела, горящего на каменной стене, и пылающие угли в моём маленьком очаге. Мои уши ещё слышат, как воет ветер в высоте над щелью в скале, далеко за пределами моего взгляда, играет с этой дырой, как ребёнок играет на дудке. Как всё это возможно, когда Валдис мертва?
Когда мать в первый раз привела нас сюда, она дала нам маленькие тюфяки и стёганые одеяла для сна, корзины с сушёной рыбой и китовым мясом, копчёной бараниной и сладкими сушёными ягодами. Она дала нам лампы, заправленные рыбьим жиром, и вымоченные в дёгте факелы. А воды в нашем подземном озере было — хоть отбавляй.
Кузнец, который приковывал цепи глубоко в скале, был с нами добр. Он постарался сделать так, чтобы цепи на железных обручах у нас вокруг талии были достаточной длины, и мы могли подходить к воде, даже купаться, если захочется. Только мы боялись входить в то озеро.
Кузнец в те первые годы, когда мы росли и взрослели, возвращался несколько раз, чтобы подогнать на нас новые обручи, но мы больше никогда не видели мать. Ни разу после того дня, как она привела нас сюда. И тогда мы в последний раз видели и луну, и солнце.
Конечно, приходили другие, приносили еду и масло для наших ламп, дарили одежду или цветы весной. Все, кто приходил сюда, что-нибудь нам приносили. Они раскладывали перед нами свои дары, а потом задавали вопросы.