— Наши школьные учебники по математике преднамеренно усложнены, — говорил Лев Семенович, — в них дети не могут разобраться, тратят время и силы на разгадку ненужных ребусов и в итоге отстают по этому важному предмету. Случайно ли это? Конечно же, нет: кому-то надо, чтоб советская наука отстала.
Кстати, позже, в 1980 году по этому вопросу Понтрягин выступил с острой статьей в журнале «Коммунист».
Иван Матвеевич был очень доволен этой встречей. Признался, что не ожидал такой активности своих ученых.
— Такого у нас еще не было, — говорил он.
А ровно через десять дней появилась статья Шмидта-Хоейра. Иван Матвеевич позвонил мне и попросил приехать к нему домой. Он встретил меня с веселой улыбкой. У него в кабинете сидел Анатолий Карацуба с газетой
«Цайт» в руках.
— Поздравляю, — сказал Иван Матвеевич, загадочно улыбаясь. — Вы аукнули, да так, что откликнулись даже в Австрии. Вот, читайте. — Протянул мне машинописные листы с переводом статьи из «Цайт». Прочитав перевод, я сказал:
— Выходит, у вас в Институте есть забугорная агентура.
— Это не наши, — поспешил Карацуба. — В зале было несколько человек из соседнего института. Я видел одного с диктофоном.
— Ах, какая разница, — небрежно махнул рукой Иван Матвеевич и почему-то добавил: — У русских людей, как я убедился, не пять, а семь чувств: зависть и глупая жадность. Дерется за копейку, а теряет миллион.
Он вдруг помрачнел, встал из-за стола, из кабинета вышел в гостиную и тут же вернулся. Я спросил:
— Вы чем-то расстроены, Иван Матвеевич?
— Так ведь страна кишмя кишит сионистскими агентами. Неужели не видят и не понимают в правительстве? Видят и понимают и помалкивают. Губят Россию, предают, — резко заговорил он.
О подрывной деятельности сионистов и масонов в нашей стране он, несомненно, догадывался, он чувствовал их интуитивно. Конечно, он не знал, что в Израиле есть особая, строго засекреченная спецслужба «Натива», которая, по словам журналиста Роберта Давида, «специализируется по борьбе с Советским Союзом, ведению подрывной деятельности в СССР и по мобилизации советских евреев на борьбу за дело сионизма». Руководит этой службой выходец из СССР Яков Кедми, он же Яша Козаков. Тот же Р. Давид утверждает: «В России Кедми установил тесные связи с государственными чиновниками всех уровней… Один из его секретов был контроль над сионистскими кругами и организациями, а эти круги достаточно мощны».
Многих сионистских диверсантов мы знали поименно. Они занимали руководящие посты в средствах массовой информации, в научных учреждениях, в партийных и государственных органах и в ЦК. Впоследствии, когда они вышли из подполья во времена горбачевской перестройки, их объявили «агентами влияния». Впрочем Р. Давид так и пишет: «Теперь они выходят из подполья. Один из самых могущественных и богатых людей России Гусинский, руководитель финансово-банковской группы «Мост», стал на днях официальной главой всероссийской еврейской сионистской организации и заместителем президента всемирной сионистской «организации». Р. Давид отдает должное и главе «Нативы»: «Когда-то в юности, вскоре после своей болезненной эмиграции в 1969 году, Яша мечтал вернуться в Москву командиром оккупационных войск и комендантом Кремля. Его мечта почти сбылась — он стал одним из самых главных людей в правительстве сионистской оккупации».
О том, что страна наша оккупирована сионистами, мы говорили и тогда, в семидесятые годы. То была скрытая оккупация, многие, как «наверху», так и «внизу» не хотели в нее верить, считали это выдумкой антисемитов. Сегодня Яша Козаков командует оккупационными войсками, только этого не хотят видеть зомбированные СМИ обыватели.
10 ноября 1979 года Иван Матвеевич у себя на квартире в узком кругу своих друзей и соратников отмечал свои именины. В дружеском застолье главной темой разговора было положение в нашей науке. Говорили о засилии в Академии наук лжеученых, об открытом письме В. Емельянова, которое ходило по рукам. В этом письме разоблачалось лакейство президента Академии А. П. Александрова перед сионистами. Иван Матвеевич говорил:
— Умное, убедительное письмо. Надо, чтоб его прочитали все академики, тогда бы у них открылись глаза.
В тот вечер я спросил Виноградова, что собой представлял предшественник Александрова на посту президента Академии наук В. М. Келдыш?
— Мой ученик, — с гордостью ответил он. — Это был выдающийся ученый, талантливый организатор и великий патриот. Не то что нынешний холуй.
Говорили о том, что Александров должен уйти, что пост президента должен занять подобный Келдышу крупный ученый-патриот. Назывались имена. Сомневались: разве масон Суслов позволит патриоту возглавить науку. Но когда новым президентом был избран Гурий Марчук, Иван Матвеевич с удовлетворением сказал:
— Мой ученик. Это хорошо. Он честный, порядочный.
Октябрь 1974 года выдался удивительно теплым. Продолжалось «бабье лето» с температурой плюс 20 градусов. Синоптики сообщали, что сто лет не было такого тепла в октябре. Во время именин Виноградов пригласил меня приехать к нему на дачу в ближайшее воскресенье, то есть через три дня. И обязательно с поэтами. Я сказал Ивану Матвеевичу, что с ним хотят встретиться руководители Сергиево-Посадского района, который тогда носил имя «пламенного революционера»— троцкиста Загорского, статуя которого до сих пор стоит нетронутой в скверике на центральной улице города. И вот мы всей гурьбой — поэты, председатель горсовета Валентин Миронов и его заместитель Николай Ушанов появляемся на даче гостеприимного и хлебосольного академика. Иван Матвеевич показывает нам свой участок, десять маленьких дубков, которые он сам недавно посадил, — это в его-то 88 лет.
— Зачем? У вас и так почти весь участок покрыт лесом, — недоумевает Валентин Миронов.
— Так то все ели. А дуб — это особое, элитное дерево, — поясняет Иван Матвеевич. — У меня тут десять дубов усохло, не знаю, что за причина, пришлось спилить на дрова. — Он кивает на поленницу дров, которые сам колол. — Взамен срубленных я и посадил. Пускай растут. Дуб — дерево богатырское. При нормальных условиях — долгожитель. Каждый человек должен посадить дерево на память о себе. — И затем в мою сторону: — Дачу хочу завещать Институту. Правильно я решил?
— Правильно, — говорю. — Вот только б не перессорились, не подрались из-за нее ваши ученики.
Он задумался и ничего не сказал. Мы пошли в дом, где уже был накрыт стол. И вскоре комната наполнилась поэзией. Вспоминаю, как заискрились глаза Ивана Матвеевича, когда Валентин Сорокин читал то ли о Троцком, то ли об Илье Эренбурге:
А заключительные строки вызвали всеобщий восторг:
Потом Геннадий Серебряков читал своих «Черных полковников» — явно о Брежневе. Запомнились строки: