Вошедшие не спешили уходить и охотно включались в беседу. Они вызывали симпатию тем, что не были замкнуты в своей церковной сфере и не чуждались мирских проблем и вопросов. Главное, что нас объединяло, — патриотизм, тревога за судьбу Отечества. Никто из них, в том числе и Остапов, не спросил, верующий ли я. Россия, православная Русь была нашей общей верой. В те годы, как и сегодня, со всей остротой вставал русский вопрос, если хотите, пресловутая «русская идея», которая лично мне видится в неприятии сионизма как смертельного врага человечества.
За часы, проведенные в тот первый день в Лавре, я не только проникся чувством симпатии к священнику Останову, но и ощутил что-то новое, как благостное открытие в моем духовном сознании. С этим чувством окрыленности я возвращался к себе на дачу. Алексей Данилович приглашал меня заходить к нему со своими друзьями, желающими побывать в академическом музее.
— У нас много бывает иностранных гостей, — говорил Остапов, — а своих соотечественников, особенно интеллигенции, писателей здесь не часто встретишь. Вы с патриаршим наместником отцом Августином не знакомы? Очень колоритная личность. Он может заинтересовать вас как писателя.
Я поблагодарил Алексея Даниловича за любезность и внимание, высказал пожелание познакомиться с архимандритом Августином и пообещал в следующий раз навестить Академию с моими товарищами из среды русской интеллигенции. Мы обменялись телефонами и договорились поддерживать дружеские отношения. Мне нравился этот богатырского сложения протоиерей своим открытым дружелюбием, гостеприимством, доверчивой, «нараспашку» душой. Он был начитан, любил поэзию, неплохо разбирался в живописи. С ним интересно было беседовать. В его характере хранился тот духовный магнит, который влечет и манит к себе, делает общение с ним праздником духа. Наши встречи стали частыми и регулярными. Я встречался с ним едва ли не каждую неделю, теперь уже со своими приятелями, которые желали побывать в Лавре и осмотреть музей Духовной академии. Вместе со мной побывали в Лавре писатели Иван Акулов, Игорь Кобзев, Сергей Викулов, Геннадий Серебряков, Валентин Сорокин, артисты Алексей Иванов, Алексей Пирогов, Анатолий Полетаев, художник Павел Судаков, скульптор Борис Едунов, маршалы авиации Иван Пстыго и Николай Скоморохов, генералы Василий Петренко, Александр Копытин, Василий Рябов, партийные и государственные деятели, в том числе и министр связи Николай Талызин — будущий зампредсовмина и кандидат в члены Политбюро. Каждый из них открывал для себя частицу чего-то нового, приятного и полезного, вытравлял из своего сознания случайно или преднамеренно занесенные вирусы атеизма. Теперь уже встречи происходили не только с Алексеем Даниловичем, но и с новым ректором Академии тоже, как и его предшественником, Филаретом (Вахромеев Кирилл Варфаломеевич). Останов познакомил меня с архимандритом Августином, о котором речь пойдет ниже.
Однажды осенью Алексей Данилович приехал ко мне на дачу. День был тихий, солнечный, лес полыхал золотом берез и кленов, багрянцем осин и черноплодной рябины. Мы поднялись на верхнюю террасу, распахнули окно, наслаждаясь терпким ароматом воздуха, и вели разговор не только о делах литературных. Алексей Данилович спросил меня, знаком ли я с Владимиром Солоухиным. Я ответил, что несколько дней тому назад Солоухин впервые заходил ко мне на дачу, и мы познакомились. Владимир Алексеевич сказал тогда, что он только что был в Лавре, встречался с Остаповым, и говорили они обо мне в связи с шумихой по поводу «Тли». С Солоухиным мы тогда распили полбутылки водки, которую он, почему-то принес с собой, обменялись тостами, а дальше разговор у нас как-то не клеился. Слишком обнажены и противоположны были наши взгляды по некоторым важным проблемам. Это касалось не только монархии, к которой я отношусь отрицательно, а Солоухин в ней души не чаял, видел в ней будущее России, но и по другим не менее тонким вопросам. Солоухин почему-то видел во мне потенциального диссидента. Так ему казалось до нашего знакомства. Но поняв, что диссидент из меня не получится, что я критикую не советскую систему, а ее пороки и изъяны, Владимир Алексеевич разочаровался в своих ожиданиях. Об этом мы с Остаповым говорили вскользь. Я знал, что он, как и Солоухин, монархист, но дискуссировать на эту тему считал ненужным занятием: каждый из нас оставался при своих убеждениях.
Мы больше говорили о литературе. Останов заметил, что природа, пейзаж почему-то исчезли из современных книг. Солоухина и меня он считал исключением. Лирик и романтик в душе, он восторгался природой как в жизни, так и в живописи и книгах. Напомнил Тургенева, особенно его стихотворения в прозе. Я по памяти прочитал ему два стихотворения в прозе Сергеева-Ценского. Он слушал с восторженным удивлением. Неожиданно извлек из своего портфеля несколько книжечек небольшого карманного формата и подал их мне. В аккуратных переплетах я увидел машинописный текст. Это были литературные опусы самого Останова — лирические пейзажные зарисовки, своего рода стихотворения в прозе.
— Мои юношеские увлечения, — смущаясь, пояснил он и прибавил:
— Хотелось бы услышать ваше мнение.
Я тут же при нем начал читать, но он перебил меня:
— Оставляю на ваш суд. Посмотрите на досуге и потом поговорим.
Когда Алексей Данилович уехал, я занялся чтением его сочинений. Основу их составляли личные восприятия окружающего мира с большой дозой эмоций, юношеский восторг перед природой, дневниковые зарисовки с налетом литературщины и подражания. Они свидетельствовали не столько о художественных достоинствах, сколько о характере и личности автора. Передо мной вставал образ воспитанного русского интеллигента и патриота, совсем не похожего на распространителя «опиума для народа», которых нам рисовала атеистическая пропаганда. Потом я побывал в доме Остапова, ознакомился с его личной библиотекой, где среди обилия и разнообразия художественных произведений русской и мировой классики было много книг по истории России, включая сочинения Татищева, Карамзина, Ключевского, Б.Рыбакова. Он был широко образованным интеллигентом, мог блеснуть эрудицией.
14 октября — престольный праздник Покрова, считается большим праздником духовных учебных заведений. Ежегодно в этот день в Академии проводится торжественное собрание, состоящее из двух отделений. Первое отделение официальное: читается итоговый учебный доклад. Bтopoe отделение — художественная часть: академический хор исполняет духовное песнопение и русское народные песни. По приглашению Алексея Даниловича и ректора я в качестве гостя присутствовал на нескольких ежегодных собраниях, в которых принимали участие высшие церковные иерархи включая и патриарха. Обычно с учебным докладом выступал секретарь ученого совета протоиерей Останов. Между прочим, однажды в перерыве между первым и вторым отделением я был представлен председателю учебного комитета патриархии архиепископу Алексию (Ридигеру) — нынешнему патриарху. Он посмотрел на меня любопытным взглядом очевидно что-то припоминая, и в глазах его сверкнул ледяной блеск. Он обронил только одно слово «наслышан» и удалился. Я понял, что с этим господином мы находимся по разные стороны баррикад. Потом мою догадку подтвердил и Алексей Данилович. При нашей очередной встрече я осторожно, чтобы не задеть авторское самолюбие, высказал свое мнение о его опусах. Лучшие из них я считал достойным публикации и пообещал предложить их одному журналу. Но моя попытка «протолкнуть» в светский журнал служителя церкви не увенчалась успехом.