— Прочь с пути, вздорный болтун! Ты ответишь, клянусь Зевсом, за клевету! — Анит с перекошенным от злобы лицом оттолкнул Сократа и пошел между афинянами, молча — выстроившимися по обеим сторонам дороги. За ним суетливой гурьбой шлепали сандалиями по пыли его притихшие и протрезвевшие спутники, полагавшие, что Анит пойдет в булевтерион — зал заседаний Совета, как намеревался, когда выходил из дому. Но он, пройдя мимо Толоса[18] и миновав центральную галерею, направился прямо в гелиэю — здание народного суда.
Сократ же после беседы с Анитом долго бродил по агоре, но, кроме ответов на приветствия, ни с кем в беседу не вступал. Его не отвлекли от раздумий даже агораномы, разбиравшие жалобы покупателей, что обычно вызывало у него живой интерес и участие. Один из покупателей, размахивая руками, истошно вопил:
— Он, — и тыкал пальцем на торговца, — надул меня на две меры ржи! Подсунул заплесневевшую!
Другому не долили фасосского вина, третьего, покупавшего угрей из Копоидского озера, что в Беотии, обвесили, четвертому досталась протухшая рыба, пятому — пересушенный сыр и т. д., и т. п. — агораномам, как всегда, работы хватало. Но сейчас, после этой разорительной и губительной войны, когда кругом разруха и голод, бесчестье и обман достигли ужасающих размеров.
«Особенно плохо то, — думал Сократ, — что молодое поколение растет, воспринимая это временное падение добродетели как естественную норму жизни для всех времен. Нужна очистительная гроза, нужна гроза, чтобы напомнить, что было другое время, другие нравы, что жить иначе — можно!»
Взбудораженный желанием скорее взяться за осуществление замысла, сформировавшегося окончательно во время грозы, весь погруженный в его детали, он не вмешивался со своими советами ни в работу метрономов, следящих за правильностью мер и весов, ни в работу агораномов. Не поинтересовался он и тем, откуда зерно: ввезено через таможню или контрабандой. Не излил свою ядовитую иронию на головы трапезитов, которые при обмене денег считали чуть ли не добродетелью обсчитывать клиентов, особенно приезжих, которые не знали обменного правила и курса денег. Не стал приставать Сократ сегодня с вопросами и к купцам, среди которых оказалось немало судовладельцев, бывших к тому же и капитанами. Не заинтересовала сегодня необычно молчаливого философа даже шумная потасовка, в которой государственные рабы-скифы, жившие на территории ареопага и выполнявшие роль полиции, растаскивали дерущихся. При этом сами они получали и пинки, и удары, но свои короткие кинжалы и хлысты, висящие на поясах, в ход не пускали. Хотя могли бы, так как имели на это право. Не удивило и не вызвало комментариев со стороны Сократа и то, что молодой раб, резчик по слоновой кости, уже прославившийся в Афинах и за их пределами, был продан за баснословную по нынешним афинским временам цену — 40 мин, тогда как обычный раб-мужчина стоил 150–170 драхм, то есть около или чуть более двух мин. Кто-то купил красивую рабыню за 220 драхм. Сократ вспомнил, что когда-то путешествие из Египта в Афины обходилось, по словам путешественников, в 12 драхм.
Весь день Сократ обходил торговые ряды, заходил в мастерские кузнецов и литейщиков, в большие керамические эргастерии[19], где раньше работали до 100 рабов, а сейчас осталось лишь двенадцать; в столярной мастерской смотрел, как делали лари с вырезными накладками; поговорил с рабом по имени Диодот, исполнявшим обязанности секретаря государственного архива, о том, хранятся ли в архиве только документы или есть там и работы Анаксагора, имеются ли также речи знаменитых философов Парменида, Зенона Элейского и интересного молодого философа Демокрита из Абдер, надлежащим ли образом хранятся произведения Пиндара, Софокла, Еврипида, Эсхила, Аристофана.