6
Архонт басилевс колотил молоточком с такой силой, что отколол кусочек мрамора; когда наконец улеглись расходившиеся страсти, он призвал присяжных приготовиться к голосованию. Убеждал их - вынося суждение о Сократе, действовать с величайшей справедливостью и по чистейшей совести. Они должны теперь решить - виновен или невиновен Сократ в том, в чем его обвинили.
И снова зашумели присяжные. Они долго сидели, обливаемые жаром солнца и земли - раскаленный солнцем холм отдавал людям принятое тепло. Присяжные утоляли жажду смешанным вином. Не удивительно, что и головы у них раскалились.
Они не могли разобраться в этом процессе. Разбились на несколько групп. Одни готовились оправдать Сократа, как человека, полезнейшего для Афин, другие - наказать его, как самого вредоносного, третьи растерянно колебались между тем и другим решением, четвертым вообще ничего не хотелось решать...
Над взбурлившим ареопагом, где один старался убедить другого в своей правоте, мелькали жестикулирующие руки и длинные посохи - знаки судебной власти присяжных.
Очевидец Сократовой пляски перед Афиной пробирался через толпу, распаленную страстями; стараясь побольше насолить Сократу, похвалялся:
- Это я его изобличил! Я показал вам, как он плясал перед богиней... И - понизив голос: - А перед нею этот бесстыдник делал еще хуже...
Надушенный присяжный схватил его за руку:
- Как же он делал, друг?
Очевидец поднял подол своего хитона и показал любопытному то, что есть под хитоном у каждого мужчины.
Рев хохота смешался с ревом возмущения, а очевидец скользнул дальше, показывая свой фаллос другим, третьим... Присяжные нерешительно перебирали бобы в потных ладонях.
Кто-то крикнул знакомому через два ряда:
- Клади ему белый, Ларидон!
- И не подумаю! - отозвался тот. - Старикашка однажды и надо мной насмехался, перед моей лавчонкой на рынке...
- Не будь мелочным! Клади белый, говорю тебе! Хотя б за то, что плясал... Клянусь Зевсом, дело идет о его жизни, а он, старый брюхан, и знать не хочет, что сам себе вредит... Скажи-ка, будь он такой негодяй, как говорили, - поступил бы так?
Сидит беловолосый старик, каменотес Пантей, товарищ Сократова отца; сидит он в последнем, верхнем, ряду судилища и смотрит на кипение страстей перед собой. Мальчик перелез через ограду, подсел к нему:
- Думаешь, дедушка, Сократ сделал что-то плохое?
- Не думаю, сынок.
- Значит, его оправдают! - обрадовался мальчик.
- И этого не думаю, - ответил старик.
Мальчик вытаращил глаза:
- Как же так? Не понимаю...
- И я не понимаю, сынок. Быть может, когда ты будешь таким старым, как я... А может, когда твой сын будет таким старым, - может, он поймет...
Среди бедняков присяжных были и расчетливые. Анит даст мне похлебку, оболы, да мало ли что еще. А чего ждать от бедного, болтливого старика?
- Поддержу-ка я Анита...
- Я тоже. И черный боб брошу так, чтоб он заметил.
- Да есть ли у вас сердце? Решается ведь судьба человека!
- Когда, милок, твоей судьбой станет голод - не то еще запоешь!
Присяжные из зажиточных думают так: от Анита можно получить почести, должность, да мало ли что еще... А чего ждать от бедного, болтливого старика? Холеная рука готовит черный боб.
Кто-то предсказывает:
- Зря все это. Мелету не придется платить штраф за ложное обвинение. За суд заплатит Сократ.
- Чем? Он ведь чуть не нищий!
- И у такого найдется, что терять.
Загудела труба, глашатай пригласил присяжных, не мешкая, отправиться к урнам для голосования.
Падают в урны бобы - белые, черные...
Когда все присяжные отдали свой голос, судебные счетчики под присмотром притана начали считать бобы с надлежащей обрядностью. Сначала соответствует ли число бобов числу присяжных. Сегодня члены дикастерия явились в полном составе: пятьсот один человек. Счетчики установили: бобов точно столько же, нет ни лишнего, ни недостающего. Тогда стали отделять белые от черных.
Сократ ждал результата, окруженный друзьями. Отдыхал, сидя на каменной скамье. Аполлодор, прикорнув у его ног, гладил его жилистую лодыжку. Критон и Платон спрашивали, не утомился ли учитель; предложили подкрепиться жареной рыбой, Платон встал так, чтоб заслонить Сократа от солнца.
От мясного Сократ отказался:
- Спасибо. В жару я никогда не ем сытного. А нынче здесь изрядно припекает. - Он развязал свой узелок. - Мне достаточно лепешки. На вид она не очень аппетитна, но, если долго жевать, появляется сладость. Сегодня же лепешка особенно удалась. Постарались Ксантиппа с Мирто! Но что это с вами сегодня? Хлопочете вокруг меня, кормить собрались, а ни слова дельного от вас не слышу! Я в чем-то обманул ваши ожидания?
- Нет, дорогой, - ответил Критон.
Сократ вдруг рассмеялся:
- Тут моя - и твоя вина, Критон! Помнишь, как ты тайком водил меня в библиотеку твоего отца? Сколько же нам было? Пятнадцать, шестнадцать, а? И потом - все эти годы, как ты обо мне заботился, помогал... Не будь тебя - не мог бы я целиком отдаваться размышлениям о том, как улучшить, как изменить человека, и не очутился бы здесь теперь. А ты в такой счастливый для нас обоих день - ты хмуришься и смотришь на меня букой! И нечего махать руками. Тебе тоже, Платон. Не понравился я вам.
Критон оглянулся на стол, где подсчитывали черные бобы. Ветром порой доносило голос счетчика:
- ...двести один, двести два...
Критон и Платон замерли в ужасе.
Сократ провел ладонью по влажному лбу и принялся подсмеиваться над ними:
- Считать учитесь? Прекрасно. Надо и это уметь. Что - счет кверху ползет? Возьму вот вас, как мама брала новорожденных, да начну утешать... Удивляетесь, отчего я весел? А как же мне не веселиться, когда мои слишком уж хитроумные обвинители дали мне возможность назвать своими именами столько вещей, которые, словно козы, бодают всякого порядочного человека, но о которых все боятся говорить! Ешьте со мною, друзья...
Он вынул из узелка еще лепешку, разломил и оделил их.
- Что смотришь, Платон, - рука у меня дрожит? Старею я, милый.
- Они не посмеют осудить тебя, - сказал Платон.
- Посмеют, милый. Меня осудят. Но вы думайте не обо мне. Дело-то куда важнее. Ведь сейчас афиняне самим себе подставили зеркало - и вскоре я узнаю, каков результат.