Цыганское ли золото, зубное, краденое - не интересно; я не на кольцо смотрю, а в лицо. Такой профиль называют элегическим. Такие ресницы называют опахалами. Такая тонкость, и нежность, и изящество, боже ты мой, - через полгода-год в лице проступит порочность, но уже сейчас мальчику не стоит находиться в этом кафе на трассе, опасно, мало ли какие люди, родители не спасут, если что (я почему-то уверена, что в этом кафе работают родители, иначе совсем нехорошо)… такое гейнсборовское дитя, такое…
- С бриллиантами, - церемонно уточняет он.
Не бомж, но где-то около - на грани допустимой общепитовской опрятности. На нем джинсы с бурной биографией, майка с чужого плеча, но стираная, и вызывающе новенькие кроссовки - кажется, пахнут пластмассой, словно только что из рисовой сумки. Вкрадчиво:
- Не хочу навязываться, но, может быть, вы все-таки посмотрите, мадам? Проба пятьсот восемьдесят три… Возвращается мой попутчик. Он из этих мест, гораздо чаще, чем я, ездит по трассе и хорошо знает это кафе.
- О, Арчи, - говорит он. - Привет.
- Он Артур?
- Артур. Иди, Артур, иди, вот тебе стольник. Не мешай нам говорить.
История Артура - очень обыкновенная. В бедных семьях любят роскошные имена, поэтому маму Артура зовут Снежаной, а отца - Кириллом. Они живут в райцентре недалеко от трассы. Папа был милиционером, контрактником, вернулся из Чечни со всеми положенными синдромами, подрался, отсидел три года и тяжело пьет несколько лет подряд, а мама неустанно и непреклонно рожает. Никто не понимает, зачем она это делает с периодичностью раз в полтора-два года, - у них семь детей, этот конвейер не останавливался и во время отсидки Кирилла, правда, мама ездила к нему на свидания, боевые друзья из разных городов собирали ей деньги на дорогу. Она хорошая женщина, по-своему добрая и заботливая, ничуть не грубая, просто "блаженная" - живет в сонном неведении, как-то не задумываясь, а может быть, это и к лучшему, потому что если бы она задумалась, неизвестно, как жила бы дальше. Один ребенок находится в детском доме, троих разобрали родственники, двое при Снежане, Арчи живет здесь, в вагончике. Раз в неделю появляется в школе. "Чтобы не доматывались".
Арчи первенец, ему одиннадцать. Задача его жизни - вылечить отца, вставить ему зубы и отвезти к доктору Маршаку. Он свято верит в могущество Маршака. Он уверен, что после того как папка вылечится, семья восстановится. Отремонтируют квартиру, купят компьютер и - самое главное - соберут под одной крышей всех детей. Дети должны жить вместе, пусть и в однокомнатной хрущобе. Есть двухъярусные кровати, красивые, белого дерева.
- Он верит, представляешь? Арчи - дитя-универсал. Он работает: 1) официантом; 2) помощником на кухне; 3) мойщиком машин; 4) электриком; 5) карманным воришкой ("совсем по мелочи: все не берет, больших сумм боится - но сумку ты все-таки положи на колени"); 6) уборщиком; 7) продавцом краденого, конечно, как без этого; 8) приманкой для путешествующих граждан нетрадиционной ориентации.
Прошу объяснить. - Ну, это очень просто. Он начинает строить глазки… Поводить плечиком, томно облизывать губы. Наверное, смотрел порнуху, не знаю, откуда эти навыки. "Кудряшка Сью", разве что под машины не бросается. Иногда его жертвами становятся граждане на о-о-о-очень дорогих машинах.
Когда клиент дозреет до непристойного предложения, - да хоть бы и до полунамека, движения мизинцем, - Арчи начинает визжать, из кафе с матом и причитаниями вылетает Лена (она ему никто - так, одноклассница Снежаны) или ее муж, если он здесь, или повар - и размахивают мобильниками. Ленин брат тоже мент, к счастью, трезвенник; если надо, он появляется довольно быстро. Берет только рублями. Если у провинившегося недостаточно рублей - везут в город, в обменник, не переставая причитать и подвывать.
- Но это все равно рискованно.
- Ты что, иначе кафе прогорело бы. Арчи - это главный ресурс. Смотри, здесь неважные шашлыки, а туалет, ты видела туалет? Суки, жмутся на унитаз… жлобье поганое.
У Арчи есть сокровище: база. Он записывает автомобильные номера всех посягнувших (пусть мысленно) на его чистую детскую плоть. Он хранит эту базу у товарища в компьютере и еще на парочке дисков. База пока небогатая, но все впереди - лето, сумерки… Сам Арчи утверждает, что там есть "номера правительства", но, конечно же, понтуется.
Он давно заработал бы на Маршака, продолжает мой попутчик, если бы работал один. Но приходится делиться и, самое главное, кормить семью. Папаша недавно загибался от запоя - Арчи привел медсестру с капельницей, все честь по чести, оплатил сверх тарифа. Маленьким нужны сласти и какая-никакая одежка. Матери покупает еду. О себе заботится. Хороший мальчик. Красота и талант - редкое сочетание. Тетки в роно пытались возбухать, приходили с проверками, но им объяснили: кормилец, семью держит. Они поплакали - "все мы люди, да?" - и отстали.
В ближайших планах Арчи - перебраться на федеральную трассу. Перетащить туда Лену и Мишу. Там респектабельно. И совсем другой доход.
- Арчи, - прошу я, расплачиваясь, - кольцо-то покажи. Которое с брильянтом. Пожимает плечами:
- Какое кольцо? Я колец не ношу - я не девочка, я мальчик, если вы не заметили.
Не только Арчи
Детей на отечественном рынке труда никто толком не считал. Это и трудно, и уже не актуально: все, что знали, проговорили несколько лет назад, а нового пока не придумали. В пресс-службе Минсоцздравразвития не могут назвать специалиста, который занимался бы вопросами детского труда. "Так вам в МВД надо, - простодушно говорит чиновник. - Детский труд - он же запрещен". Не страшно, что чиновник не знает нового трудового кодекса - это примета времени, - но мы помним, что в блаженные дозурабовские времена, когда министром труда служил кабальеро Починок, специалисты были, проводились и конференции, и семинары: тема считалась ходовой гуманитарной катастрофой и занимала почетное место где-то между детской проституцией и воспитанием гражданского правосознания. Потом то ли гранты закончились, то ли просто заскучали. Ну, дети, ну, работают и работают. В 2004 году Россия ратифицировала конвенцию Международной организации труда № 182 "О запрещении и немедленных мерах по искоренению наихудших форм детского труда" (как будто эти самые наихудшие формы - проституция, порнография, работа по долговым обязательствам, принудительный труд - не преследовались уголовным кодексом) - и тем самым проблема была почти окончательно заиграна. В Петербурге и Ленобласти работает международная программа МОТ по искоренению детского труда (ИПЕК), но ее объекты - в основном, "дети улиц".
Между тем, работающих, но домашних, благополучных детей становится все больше. И это совсем не признак бедности. Скорее, напротив - симптом искаженных представлений о будущем детей.
Российская педагогическая традиция практически всегда предполагала элемент трудового воспитания - от галантерейных занятий вроде вышивки и щипаниякорпии в институтах благородных девиц до обучения советских старшеклассников разного рода рабочим ремеслам в учебно-производственных комбинатах. Заработки не исключались (пятнадцать рублей за две недели на клубничных совхозных грядках, побольше - на изматывающих хлопковых плантациях), но были скорее бонусом, нежели целью, а работа так и называлась: практика. Новорусская действительность все переиначила: ребенка учат (или он сам учится) не навыкам профессии, а навыкам заработка.
По причине жлобства и крайнего низкопоклонства
В последние годы сложился забавный дисбаланс стратегий: добропорядочные семьи низкого достатка прилагают все усилия, чтобы дети максимально долго учились и как можно позже начинали трудиться, зато семьи со средним и высоким доходом всячески поощряют, а то и принуждают чад зарабатывать трудовую копейку. Ничего парадоксального в этом нет: родители воспроизводят собственную систему ценностей, отыгрывают свои тревоги и комплексы. У императива "будь кормильцем" довольно широкий диапазон мотиваций. Иногда за ним стоит обычное жлобство: мать заставляет 15-летнюю Юлю сидеть с соседским ребенком за 100 рублей в день, "чтобы знала, засранка, как деньги-то достаются!" - и нести эту сотню в семейный бюджет весом, на минуточку, пять килобаксов в месяц, а на карманные расходы дают тридцатку в день: "нечего на улице сухомятку жрать". Иногда - социальная неуверенность, забота о черном дне, наступления которого многие скоробогачи совсем не исключают: отец, владелец нескольких продуктовых лавок, отправляет сына "в люди" к товарищу - директору салона сотовой связи. В иных семьях срабатывает наивное "низкопоклонство перед Западом": "в Америке дети миллионеров, между прочим, посуду моют!" - и застенчивую гуманитарную девочку направляют в ближайшее кафе, а мамаша обогащает свой лексикон выражением "протестантская этика".