— Только сегодня переехал, — весело объявил он. — Дай, думаю, загляну к вам, познакомлюсь со своими новыми соседями. Никто не возражает, если я закурю?
Вдруг он пристально посмотрел на меня.
— А вас зовут?..
— Адриан, — слабым голосом проговорил я.
— Значит, Адриан? Ага!
Он указал на меня трубкой:
— Знаете, — сказал он, добродушно улыбаясь, — я ещё никогда не видел, чтобы кто-нибудь подстригал свою изгородь зимой, в сумерках, да ещё и так, словно это дело государственной важности. Я ещё тогда решил, что непременно с вами познакомлюсь и обязательно спрошу, зачем вы это делали. Так вот — зачем?
С этими словами Брэддок опустился в кресло и со спокойным удовольствием начал набивать трубку.
Сроду не чувствовал себя так неловко.
Опустил голову, чтобы никто не видел моей красной физиономии. Подумал, что Симмондс, должно быть, потихоньку злорадствует. А потом вдруг решил — да ладно! Какая разница? Расскажу всем, как оно было, пусть себе смеются, а там хоть трава не расти! Поднял голову и уже собирался заговорить, но, к своему несказанному изумлению, заметил, что Симмондс (у которого от волос остались только небольшие кустики за ушами) тоже сидит смущённый и красный, как рак.
— Вообще-то… — заикаясь, промямлил он, — я надеялся, что сегодня мы не будем говорить об этом…
— Вы о чём? — удивлённо спросила Энн.
— Да видите ли… — Симмондс нервно откашлялся, — я тогда как раз с женой поцапался, и когда вы подошли, — кивнул он мне, — и начали что-то там говорить про христианство, я не выдержал и выдал вам вместо жены по полной программе. Ну и, понятно, прежде всего, вспомнил про изгородь. Я ведь мимо вашего дома каждый день хожу, а она и вправду немного мешала, не сильно, но всё-таки… Только почему-то, — он подался вперёд, и лицо его оживилось, — вместо того, чтобы поставить меня на место, вы тут же пошли и без единого слова всё подстригли. Вот я и подумал, что вы, должно быть… ну, как бы это сказать… не такой, как все.
Он покраснел ещё больше.
— После этого я и струсил. Верьте или не верьте, но с того самого дня я даже на работу ходил другим путём, чтобы не идти мимо вашего дома, а то ещё, не дай Бог, столкнёмся, — он удручённо рассмеялся. — Глупо, конечно, но вот такой уж я, видно, дурак!
Я поймал на себе взгляд Энн и поспешно отвернулся.
— А потом, — продолжал Норман, — Тед мне рассказал, что начал ходить в церковь, и я подумал: «Дай-ка и я тоже посмотрю, что там и как». Вот он для начала и пригласил меня к вам. И когда… когда я увидел, чей это дом, то чуть было не сбежал. Но потом вспомнил, как вы подстригли изгородь, и сказал сам себе: «Будь что будет! Уж коль решил, надо идти. Сказав „А“, скажи и „Б“». Вот и пришёл.
Он с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Я огляделся. Тед смотрел на меня с благоговейным восхищением, как на святого Франциска Ассизского наших дней. У Энн был вид человека, только что нашедшего последнее звено труднейшей головоломки. Джеральд спрятал лицо в ладони, но плечи его тихонько тряслись, а Фрэнк Брэддок наклонился вперёд, неотрывно глядя на меня, и в глазах его светилась забавная полувыжидательная улыбка.
— Знаете, Норман, — сказал я, — на самом деле всё было не так. Я подстриг изгородь, потому что мне было ужасно стыдно и неловко. Я так злился, что готов был насильно скормить вам все обрезки. И ещё… (самое трудное признание)… Я ведь тоже начал ходить на работу другой дорогой, а жене сказал, что чувствую на это ведение Духа… Вот… Ну и каша заварилась, подумать только!
В общем, всё встало на свои места. Мы долго смеялись, а потом хорошо поговорили. Правда, Брэддок почти сразу ушёл. Я проводил его до двери. Перед тем, как попрощаться, спросил:
— Фрэнк, скажите, а вы — христианин?
Он поднял лохматую бровь:
— А вы угадайте!
Не знал, что на это сказать. Жутко неловкое положение. Так ничего и не понял. В ответ на моё молчание он просто похлопал меня по плечу и зашагал по дорожке к своему дому. На ходу обернулся и прокричал: «Пока, дружище!» Странный он человек.
Когда все ушли, Энн принесла мне чашку чая и крепко меня обняла:
— Милый, — сказала она, — ну зачем ты так всё усложняешь?
— Да ладно тебе, мам, — сказал Джеральд. — Папа не был бы папой, если бы сам не усложнял себе жизнь.
Уже хотел пойти спать, но вспомнил про Билла. Тут же позвонил ему и, когда он поднял трубку, сказал: