— Довольно странное заключение в устах ученого, не правда ли? Когда он сказал, что ни за тысячу, ни за три тысячи гиней он не решился бы взглянуть в лицо той женщины, когда она была жива, я вспомнил лицо, которое видел в окне дома — но промолчал. Я вернулся в Харлесден и стал бродить между тамошними лавочками, делая всевозможные мелкие покупки и прислушиваясь к разговорам в надежде разузнать какие-нибудь свежие сплетни относительно семьи Блек, но узнал очень мало. Один из торговцев, с которыми я говорил, сообщил, что был хорошо знаком с умершей, так как она покупала у него зелень для своего маленького хозяйства — служанки у них не было, лишь изредка приходила женщина помочь с уборкой, да и к той миссис Блек перестала выходить уже за много месяцев до своей смерти. По словам этого человека, миссис Блек была «весьма приятной дамой», доброй, внимательной, и все были уверены, что они с мужем глубоко и взаимно любят друг друга. И все же, даже если бы я не беседовал с врачом, мне все равно не удалось бы забыть то ужасное лицо. Обдумав все как следует, я пришел к выводу, что единственный человек, который может мне что-то объяснить, — это сам доктор Блек, и я тут же решил разыскать его. Конечно, в Харлесдене его уже не было — он покинул эти места сразу после похорон. Всю обстановку дома он распродал и в один прекрасный день с маленьким чемоданчиком в руках отбыл в неизвестном направлении. Только невероятная случайность могла вновь вырвать из небытия его имя. Как раз благодаря такой случайности я в буквальном смысле слова столкнулся с ним нос к носу. Однажды, как обычно, безо всякой цели, я прогуливался по Грей-Инн-роуд, поглядывая по сторонам и то и дело хватаясь обеими руками за свою шляпу, потому что был один из тех пронзительных мартовских дней, когда верхушки старых деревьев раскачиваются, а их стволы содрогаются от резких порывов ветра. Я шел со стороны Холборна и уже добрался почти до Теобальд-роуд, когда заметил человека, который медленно брел впереди меня, опираясь на палку, и по своему виду казался ослабевшим после долгой болезни. Что-то в его облике возбудило мое любопытство. Сам не зная зачем, я ускорил шаги, рассчитывая нагнать его, но тут внезапный порыв ветра сорвал с него шляпу и покатил по мостовой к моим ногам. Конечно, я подхватил шляпу и, прежде чем вернуть владельцу, бросил на нее взгляд. Шляпа эта сама по себе могла бы рассказать целую историю жизни: когда-то ее сделали на заказ в мастерской на Пикадилли, но теперь даже нищий не поднял бы эту шляпу, если бы нашел ее в канаве. Вручая шляпу владельцу, я поднял на него глаза — передо мной стоял доктор Блек из Харлесдена. Странное совпадение, не правда ли? Но Боже, Чарльз, как он переменился! Когда я впервые встретил доктора Блека на крыльце его дома в Харлесдене, у него была отличная осанка, он шагал уверенно и прямо, как человек в самом расцвете сил. Теперь передо мной стояло какое-то съежившееся и жалкое существо, слабое, скорчившееся, со впалыми щеками и поседевшими волосами. Ноги его дрожали и подгибались, глаза были глазами больного и глубоко несчастного человека. Он поблагодарил меня за спасение шляпы, добавив:
— Мне бы, наверное, не удалось ее поймать. В последнее время я разучился бегать. Ветреный день, не правда ли, сэр?
Затем он отвернулся, собираясь продолжить свой путь, но мне удалось незаметно втянуть его в разговор и сделать так, что мы вместе отправились в восточную часть города. Кажется, он был бы не прочь избавиться от меня, но я не собирался выпускать его из рук, и в конце концов он привел меня к жалкому домишке на какой-то обшарпанной улице. Это был самый мерзкий и заброшенный из лондонских кварталов, какой мне только довелось увидеть на моем веку. Дома были достаточно безобразными, даже когда их только что построили, а теперь они еще и набрались сырости, пропитались запахом распада и, казалось, готовы были в любую минуту завалиться набок или рассыпаться на куски.
— Я живу здесь, — сказал доктор Блек, указывая на крыльцо. — Нет, не в передней части дома, а там, сзади. Мне здесь очень спокойно. Сегодня я не могу позвать вас в гости, но как-нибудь, если вы захотите…
Я поймал его на слове и заявил, что буду очень рад его навестить. Он удивленно взглянул на меня, не понимая, с какой стати я — или вообще кто-нибудь — должен им интересоваться, и я ушел, оставив его неловко возиться с ключами. Думаю, вы оцените мое искусство, если я скажу, что всего за несколько недель я сделался закадычным другом доктора Блека. Я никогда не забуду, как впервые вошел в его комнату: искренне надеюсь, что мне никогда больше не придется увидеть такого запустения, такой жалкой нищенской берлоги. Отсыревшие обои, с которых давным-давно изгладился не только рисунок, но даже следы рисунка, пропитанные зловещими испарениями здешних мест, отстали от стены и висели тяжелыми складками. Только в углу комнаты можно было распрямиться в полный рост, а вид его шаткой и грязной кровати вкупе с запахом разложения, притаившимся в этой комнате, едва не заставили меня бежать оттуда без оглядки. Когда я вошел, он медленно пережевывал кусок хлеба. Похоже, он не очень обрадовался тому, что я сдержал свое слово, но тем не менее встретил меня любезно и, перебравшись на кровать, уступил мне единственный стул. Я начал регулярно навещать его, но хотя нам часто доводилось пускаться в долгие разговоры, он ни словом не обмолвился ни о Харлесдене, ни о своей покойной жене. Видимо, он полагал, что мне ничего не известно об этой истории, а если я даже и слышал о ней, то мне и в голову не придет, что всеми уважаемый врач из Харлесдена и нищий отшельник на задворках Лондона — одно и то же лицо. Странный это был человек, и нередко, когда мы вели за трубкой неторопливый разговор, я пытался понять, в здравом ли он уме, ибо самые безумные фантазии Парацельса или розенкрейцеров показались бы нормальной научной теорией по сравнению с теми идеями, которые он совершенно спокойно и трезво излагал в своей мрачной пещере. Однажды я осмелился сделать ему замечание. Я сказал, что кое-что в его теориях противоречит как положениям науки, так и всем известным на сей день эмпирическим фактам.