— Значит, это Семен тогда?
— Ничего не значит, — оборвал меня Коська, — пойдем отсюда, пока нас не сцапали.
Когда мы пришли к Коське домой, Гланя всплеснула руками.
— Батюшки, вымокли-то! Вас что, корова жевала? А рыба где? — она хотела взять у меня мешок, но Коська отстранил ее.
— Рыба в море, а до мешка не касайся — взорвется! — ухмыльнулся он, потом спросил: — Илья дома?
— А где ему быть, раз все бастуют?
— Знаю, что не на работе, где сейчас, спрашиваю?
— В сарае сеть чинит, вашей-то рыбой не прокормишься, — сказала Гланя и метнулась к печке, — черти мокрые, из-за вас каша пригорела!
— Пошли в сарай, — скомандовал мне Коська, — чего рот разинул?
— Сам ты разинул! — возмутился я.
— Первым делом молчи, будто просто пришли, — наставлял он меня по пути в сарай, — а когда Илья спросит, быстренько развязывай мешок. Понял? Я тебя спрашиваю: понял или нет?
— Чего ж тут не понять: удивить хочешь.
— Угу. Вот обрадуется, жуть!
Илья и ухом не повел, когда мы возникли перед ним в своем изжеванном одеянии, продолжал как ни в чем не бывало плести ячейку за ячейкой. Как уговорились, я сделал невинное лицо, то есть попросту выпучил глаза и возможно шире раскрыл рот, а Коська аж пританцовывал от возбуждения: слишком не терпелось ему ошеломить Илью. (Наверное, впервые в своей жизни я пожалел о том, что у меня не было старшего брата).
— Ну, чего притихли, друзья-приятели? — наконец обратил на нас внимание Коськин брат, и тут я заторопился, начал развязывать свой мешок. Развязал и вытряхнул из него наше сокровище. Голова упала на пол, крутнулась и замерла. Никакого впечатления. Илья лишь покосился на нее, потом взял в руки, пожал плечами:
— Башка чья-то, где вы ее отколупнули?
— Там, — только и смог выдохнуть Коська. Я промолчал. Очень уж равнодушно принял наш подарок Илья, нисколько не удивился, оказал безразлично:
— Медь, вернее, бронза. Зачем вы ее приволокли? — и швырнул нашего идола в угол сарая.
ДАГИЛ — СЫН ПРОСЛАВЛЕННОГО КЕРУНА
В тот день у отца было хорошее настроение. Он прохаживался по комнате, довольно потирал руки и размеренно диктовал мне по памяти «текст на трудность». Этот текст он придумал специально для меня и говорил, что если я его одолею, то совершенно свободно смогу потом выдержать вступительные экзамены в любую гимназию.
На улице светило солнце, широким потоком вливалось в раскрытую дверь, пересекало комнату. Побежать бы сейчас на бухту с Коськой! Наверное, он и удочки уже приготовил и ждет меня, а тут сиди и корпи над диктантом. Мы и место отличное присмотрели, не хуже, чем у шхуны, и морских червей накопали. Часа три бродили, переворачивали камни. Одного громадного червяка выловили, он даже укусил меня за палец, но Коська крикнул: «Держи!», и я не выпустил. Вот такого наживить, — пожалуй, фунта на два красноперка попадется! Словом, писать мне совершенно не хотелось, скорей бы уж кончался этот текст. Я блуждал взглядом по потолку, зевал, но отец был неумолим, продолжал напевно диктовать. Кое-как дождавшись конца, я со вздохом облегчения отодвинул тетрадь. Отец взял ее, перелистал, укоризненно покачал головой:
— Да, юноша, почерк у тебя явно начинает портиться, во всяком случае, за последнее время ты значительно снизил требования к себе. Нет, ты не достоин звания летописца. Нет, не достоин.
— А я не хочу быть летописцем.
Отец сурово сдвинул брови:
— Я знаю, чего ты хочешь, негодный мальчишка! Ты хочешь снова улизнуть на улицу.
— А ты догадливый, папка! — Без особого труда уловил я в этой суровости нежную нотку и моментально сгреб в кучу свои ученические принадлежности. Отец притворно вздохнул.
— Счастье твое, что ты живешь в начале двадцатого века.
— Почему? — опешил я.
— Ах, ты даже этого не знаешь? — укоризненно сказал отец, и его лицо приняло выражение крайнего разочарования.
Любой другой на моем месте, вероятно, почувствовал бы себя невеждой, но я слишком хорошо изучил повадки своего родителя и ждал лишь того, чем он меня огорошит на этот раз. Выждав ровно столько времени, сколько мне по его расчетам потребовалось для угрызений, он изрек:
— Да будет тебе известно, юноша, что родись ты во времена Дагила, остался бы ты вечным бобылем!
— Дагила? — переспросил я, надеясь услышать какую-нибудь занимательную историю. — Кто такой Дагил?
— Н-да, в тебе начинает пробуждаться нечто благоразумное, — снисходительно улыбнулся отец и, сделав выразительный жест, произнес:
— Так знай же, юноша, что Дагил — сын прославленного Керуна, сочинивший знаменитый трактат «О непреложном единении образованности, ума и силы «детей бога». Это был очень хитрый властелин. Он хорошо понимал, что невозможно повелевать, опираясь на один лишь гипноз святого Дагомара… Впрочем, я, кажется, отвлекся. Так вот, при Дагиле ты ни за что не добился бы священного права носить белые одежды с двойным капюшоном.