— Что, думаешь, подослали меня? — с трудом выдавил я и отвернулся. Наверное, было пыльно в сарае, и в глаз мне попала соринка. — Думаешь, сговорились, да? Думаешь, мы вместе с Гамлером?
— Погоди, Климка, чего ты? — забеспокоился Коська, попытался заглянуть мне в лицо, но я, закрывшись рукавом, выбежал из сарая. Еще не хватало, чтобы он увидел у меня на глазах слезы!
Теперь я не прятался, шел во весь рост, мне было все равно. Часовой у водокачки? Ну и пусть остановит, пусть задержит даже — я не побегу, пусть! Поднял камень, запустил его в бухту — японец оскалил свои желтые зубы, он смеялся: рускэ мальчик балуется, мальчик играет, хоросо!
Жалобно пискнул кулик, черкнув крылом над моим ухом, и пропал.
О гробнице я вспомнил лишь тогда, когда открыл калитку и оказался во дворе музея. Часовые не остановили меня, а тот, что сидел на крыльце, даже открыл дверь. А если бы и остановил? Ну и что же? Ничего не изменилось бы, все равно все против меня. А папка? Эх, папка, думает, я ничего не понимаю… Посмотрел так, хоть уходи обратно. Разве я не заметил, как он недовольно нахмурился? Даже не спросил, где я был в такую рань, ему, наверно, было бы лучше, если бы я не вернулся вовсе.
Ему было бы лучше.
ГАМЛЕР МЕНЯЕТ МАРШРУТ
На этот раз, прежде чем войти в дом, Гамлер вежливо постучал. Он вошел, окинул быстрым взглядом наше пристанище и, очевидно, остался доволен, спросил, тонко улыбнувшись:
— Надеюсь, приготовления закончены?
— Жду ваших указаний, — сдержанно ответил отец и добавил: — Между прочим, вы напрасно не сменили формы. В своих сапогах вы далеко не уйдете.
— Совершенно с вами согласен и поэтому еще с вечера отдал необходимые распоряжения, — сказал Гамлер и почтительно пояснил: — Все экспедиционное снаряжение заблаговременно погружено на шхуну. Надеюсь, там и для меня найдутся куртка из великолепной парусины и мягкие сапоги, подобные вашим. — Отец был одет несколько необычно: в унты, синюю куртку и кожаную шляпу, похожую одновременно на зюйдвестку и панаму. Поверх шляпы у него была наброшена частая сетка-накомарник. Примерно так же облачился и я, только вместо кожаной шляпы мне пришлось довольствоваться старенькой фуражкой. Колчан, набитый стрелами, и лук дополняли мой наряд.
— Талькав, Монтигомо Ястребиный Коготь! — восхитился Гамлер, смешно округлив глаза за стеклами пенсне. Впрочем, он тут же согнал с лица улыбку, сказал, обратившись к отцу: — В целях осторожности мне показалось возможным несколько изменить предполагаемый маршрут. Вы ничего не будете иметь против, если наша экспедиция проделает десяток-другой миль морем?
Как я заметил, Гамлер хотел смутить отца, но тот будто не расслышал.
— Сядем, Клим, перед дорогой, — сказал он. — Кто знает, доведется ли нам вернуться сюда.
Он сел, и я примостился рядом, поставив лук между колен. Гамлер с серьезным видом последовал нашему примеру, присел на край стула. Вот когда я впервые по-настоящему поверил в то, что сокровища ангуонов действительно существуют. До этой минуты я только играл в них, как играет ребенок в коня, оседлав ивовый прут.
Мы сидели совсем немного, но за это короткое время я успел так много прочувствовать и пережить, что потом, уже повзрослев, ни разу не усомнился в своих выводах, сделанных в последнюю минуту своей жизни в музее. Я понял тогда, что бывает в жизни человека такое, когда он нежданно-негаданно вдруг прозревает. Мне стало неловко, я начал стаскивать колчан. Отец ласково остановил меня, взяв за руку.
— Не надо оставлять, Клим, — сказал он, — не надо. Это мы возьмем с собой.
Ему не хотелось расставаться с моим детством.
Я до мельчайших подробностей запомнил то далекое-далекое утро. До сих пор видятся мне в голубоватом сумраке комнаты моя разобранная постель, оплывшая свеча на столике и думка в окне. Мамина думка. И еще запомнилась цепь, несуразно длинная с блестящей гирей у самого пола. Часы стояли. Отец не подтянул гирю с вечера, и они остановились, удивленно приподняв стрелки.
Второй причал, куда привел нас Гамлер, был самым оживленным местом нашего города. Сюда, обогнув красное здание кинематографа «Арс», круто сбегали две улочки. Едва соединившись, они внезапно обрывались у моря, срезанные причальной кромкой. И, словно оттого, что улочки были так круты, каждый день скатывался к морю торговый люд, и воздух, нашпигованный запахами земли и моря, разбухал от разноголосого гула. Торговали всем: стоптанными сапогами и ворванью, огурцами и дынями, корюшкой, навагой, трепангами. Разноцветные лодки так плотно набивались между двумя деревянными пирсами, что по ним можно было ходить, не опасаясь свалиться в воду.