Наверное, об этом, только не слишком определенно, размышлял я, покачиваясь в седле. Меня уже не пленяла окружающая природа, не манили вдаль синеющие сопки, и я рассеянно слушал отца, который рассказывал мне о том, как определить сторону света по густоте кроны деревьев. Спина, ноги и почему-то шея болели так, будто я весь день носил в порту тяжелые мешки, как Семен, который взорвал склад с американским оружием. Слышался хриплый голос Шрама, его неестественный лающий смех. Каратель говорил теперь о бутылке водки.
— При первой возможности налакаюсь, как тысяча зеленых чертей, — мечтательно хрипел он. — Как думаешь, Гарт, удастся нам сегодня промочить пересохшие глотки?
Такая возможность представилась карателям менее чем через два часа. Обогнув по берегу реки удивительно круглую сопку, похожую на перевернутую вверх воронку, экспедиция неожиданно очутилась в довольно обширной долине. Река здесь не извивалась, а текла будто по линейке, рассекая долину на две равные части, одна из которых представляла собой живописный луг, усеянный разноцветьем, а другая была густо покрыта дубняком. Вдали, у подножия противоположной сопки, виднелось несколько хижин.
— Старожиловка, — коротко ответил отец на вопрос Гамлера и придержал своего мерина.
Беззлобно брехали собаки, тянуло дымком, и лошади без понуканий ускоряли свой шаг. Дорога расширилась, мы снова ехали с отцом рядом, но теперь он молчал. Не очень-то ему хотелось въезжать в мирную таежную деревню впереди отряда карателей, от которых в любую минуту можно было ожидать чего угодно. В свое время отец раза два пользовался гостеприимством обитателей Старожиловки, пережидал буран, лежа на теплой печи, и слушал удивительные рассказы древнего старика, утверждавшего, что в то время, когда он переселился сюда из-под Рязани, изюбры подходили так близко к жилью, что их можно было похлопать по холке.
Все оказалось таким, каким было несколько лет назад, только, пожалуй, добавилось две-три хижины, и давно умер патриарх селения. Об этом я узнал от отца, когда, вдоволь наевшись жареной изюбрятины, мы вытянулись с ним на медвежьей шкуре. Темнели окошечки, оклеенные промасленной бумагой, темнел потолок. Впрочем, потолка у этой хижины, представляющей нечто среднее между удэгейской юртой и русской избой, не было: крыша опиралась своим основанием прямо на стены. Уютно тлели угли на поду печи. У наших ног вертелась беломордая собака, которую я усиленно угощал во время ужина. Теперь она не отходила от меня.
— Давай попросим, может, отдадут, — приставал я к отцу, — мы назвали бы ее Кэду.
Отец отмахивался, а смуглолицый хозяин, узнав, в чем дело, добродушно посмеивался, говоря, что его дочка Чегрэ, которая приехала к нему погостить из далекого стойбища, будет плакать, если мальчик Клима — так он переиначил на свой лад мое имя — возьмет собаку.
Прибрав посуду на маленьком столе, Чегрэ ушла на улицу и где-то задержалась. В этом не было ничего особенного: не слишком часто приходилось видеть жителям таежного селения столько военных одновременно. Все дворы были запружены гамлеровскими солдатами, которые разводили костры где попало и готовили себе похлебку, предварительно зарезав чью-то телку. Вот, наверное, Чегрэ и засмотрелась на них.
Помню, как приветливо встретила нас Чегрэ, как застенчиво закрылась рукавом, когда отец спросил, как зовут такую красивую девушку. Тоненькая, в полосатом кафтанчике с нашитыми спиральными кружочками, стилизованными изображениями рыбок, птиц и животных, она походила на озорного мальчугана, который нарядился в костюм удэгейской девушки и нарочно суетится возле нас, позванивая медными бляшками подола. Едва мы вошли, как Чегрэ принялась готовить нам ужин, лопоча что-то непонятное.
Между делом Чегрэ починила мою куртку, разорванную во время охоты на куликов, и когда я поблагодарил ее, она энергично замотала головой: дескать, не стоит такая пустячная услуга благодарности. Она поступала по законам таежного гостеприимства: каждый человек в меру своих сил старался помочь другому человеку. Сколько раз потом я убеждался в ценности этого неписаного закона! Бывало, устанешь, продрогнешь на охоте, а набредешь даже на пустую хижину — и к твоим услугам все необходимое: мелко наколотые дрова, спички, а то и добрый кусок копченого мяса. Таежный закон требовал, чтобы, уходя, и ты позаботился о неведомом скитальце, которому могут понадобиться спички, соль или пища: оставь все это в хижине, не забудь.