Удэгеец плюнул, неожиданно сел на землю и начал разуваться. Гамлеровцы окружили его со всех сторон, бесцеремонно разглядывали, трогали за шапочку, ощупывали котомку, но он, казалось, не замечал этого, тщетно пытался развязать размокший от росы сыромятный ремешок левого унта. Руки его дрожали, пальцы слушались плохо. Я хотел помочь ему, но он молча отстранил меня и, вынув узкий, как шило нож, быстрым движением разрезал ремень, потом, поморщившись, стянул унт. Нога была мокрой от крови: пуля прошла через икру, к счастью, не задев кость… Надо было иметь большую силу воли, чтобы стоять и разговаривать, как он стоял и разговаривал минуту назад…
Обложив раненую ногу какой-то травой, извлеченной из объемистого мешка, Сарл туго перебинтовал ее тряпицей и натянул унт, повязав его у колена новым ремешком. Потом он достал из-за пазухи трубочку с длинным чубуком и раскурил ее от уголька с таким видом, будто ничего особенного не случилось.
— Тебя могли убить, Сарл, — оказал отец и добавил, насмешливо взглянув на подполковника. — У нас это очень просто.
Удэгеец отрицательно покачал головой.
— Кабана убивай — мясо есть; соболь, лиса, другой какой люди стреляй — шкурка купец покупай, пули, порох давай. Моя убивай — шкурка нету, мясо нету. Зачем убивай?
Как выяснилось, гамлеровцы наткнулись на Сарла совершенно случайно. По его словам, он преследовал подранка, очень устал и хотел было расположиться на ночлег, но почуял дым костра и решил узнать, «какой там люди». Нет, он и не думал убегать, он только предупредил, что стрелять не надо, но «рыжий люди» выстрелил раз, потом еще выстрелил и попал ему в ногу.
— Моя так думай: его совсем глаза потерял, — заключил Сарл, поглаживая бердану, которую ему вернули по просьбе отца.
Поглазев еще немного, каратели мало-помалу разошлись. Возле нашего костра остались мы с отцом и Гамлер, которому отчего-то тоже не спалось.
Отец, спросил удэгейца о том, что он теперь будет делать с больной ногой. Тот сидел некоторое время молча, потом сказал, что днем найдет подранка-кабана — «его далеко ходи нету» — и станет ждать, когда заживет нога. Нет, мясо кабана не может испортиться, если положить его в ключ.
У этого простодушного лесного человека на все был готов ответ. Говорил он неторопливо, с продолжительными паузами, вероятно потому, что плохо владел русским языком. Однако это не мешало ему держаться с каким-то скромным достоинством. Судя по всему, его не очень удивила необычная обстановка, в которой он случайно очутился. Выкурив свою трубочку, он достал из необъятной котомки-рюкзака кусок вяленого мяса и, отрезав от него тоненькие ломтики, начал есть. Его лицо оставалось по-прежнему невозмутимым. Если бы я не видел своими глазами след пули, то никогда не подумал бы о том, что этот человек ранен. Впрочем, ел Сарл без особого аппетита, должно быть, нога беспокоила его, и он старался чем-нибудь отвлечься. Вскоре, завернув мясо в тряпицу, он выбрал из вороха сушняка узловатый корень и принялся вырезать из него какую-то фигуру.
Гамлеру, очевидно, надоело наблюдать за удэгейцем, и, пробормотав: «Дикарь», он ушел в свою палатку. Вместо него у костра расположился поручик Славинский. Равнодушно взглянув на Сарла, он завернулся в плащ и вскоре уснул.
Где-то высоко вверху шумели кроны кедров, а внизу было тихо и уютно; чуть слышно ворковал родник, да иногда пощелкивал-постреливал потревоженный костер, насмерть лаская сухие валежины.
Сарл сидел недвижно, лишь кисти его рук деловито орудовали острым лезвием ножа. Казалось, он не строгал крепкое дерево, а вязал невидимый чулок. Помнится, я очень удивился, когда вдруг увидел у него в руках вместо корня почти готовую фигурку изюбра. При свете костра широкие ноздри лесного красавца будто вздрагивали, трепетно втягивали воздух, словно чуя приближение соперника. Сарл улыбнулся:
— Все равно живой!
В этом его простодушном восклицании я не уловил и тени хвастовства. Он и не хвастался, а утверждал очевидный факт: искусство для него было так же естественно, как охота, добывание пищи, как сама жизнь.
— Сколько тебе лет, Сарл? — спросил отец и пояснил, коверкая слова: — Сколько солнца в тайге твоя ходи?
Удэгеец повернул к нему свое моложавое лицо и, щурясь на огонь, ответил слегка нараспев:
— Наверно, шибко много. Я все равно ветер. — И, полагая, что ответил достаточно ясно, он снова принялся невозмутимо орудовать своим тонким, как вязальная спица, ножом.