Словно капризная театральная дива Сильвио издал страдальческий вздох и цокнул языком. После чего «с невероятным усилием» поднял с пола свой портфель и уложил его плашмя на колени. Щелкнув хромированным замком, Саласар вынул из портфеля прозрачную папку с как попало уложенными в нее газетными вырезками, наклеенными на листы бумаги.
– Нате, смотрите! – протянул он папку Линаресу. – Это статьи журналистов, больше десятка. Там все о вашей Анне, заграбаставшей мой клад. И о том, как она проводит все свои дни, там тоже есть. И о деталях аварии. А также там фотографии драгоценностей – которые меня к вам и привели. Я уже рассказывал.
– Расскажите, пожалуйста, еще раз, – попросил мэр Ортега, – для синьора комиссара, синьор Саласар.
Гость отложил портфель и достал из внутреннего кармана пиджака несколько черно-белых фотографий – довольно старых, пожелтевших, с загнутыми и оторванными уголками.
Обращаясь с полицейским, будто с пятилетним ребенком, одно фото гость сунул прямо комиссару под нос.
– Это колье моей бабки, – произнес он медленно, с расстановкой, – по линии матери. Точно такое же находится среди украшений, найденных в доме вашей чертовой Моредо.
Гость забрал у комиссара обратно свою папку, порылся в ней и вынул из нее вырезку со статьей, в которой была фотография сокровищ. Поставив ее рядом со снимком своей родственницей, он ядовито осведомился:
– Ну, видите? Или вам нужно проконсультироваться с телескопом Хаббл?
Линарес промолчал.
На самом деле, категорически утверждать что-либо было трудно. На снимке из кармана гостя действительно была женщина, в возрасте, лет пятидесяти минимум, в темном бальном платье, какие были в моде в довоенные времена. И на ее груди висело нечто – скорее всего колье. По форме сильно напоминающее одно из тех, что были обнаружены в патронном ящике. Но ручаться за это на сто процентов вряд ли было возможно – снимок был старый, потрескавшийся и потемневший, и не совсем четкий.
Гость, тем не менее, в своей правоте был уверен на сто процентов.
– Думаю, остальные украшения также принадлежат моей семье, – заявил он и попросил мэра. – Можно мне еще воды?
Ортега живо исполнил просьбу, наполнив стакан гостя до краев. Саласар тут же осушил его более чем на половину.
– Проклятый диабет. Вместе с вашей чертовой жарой они доконают меня окончательно.
– Но как эти сокровища попали в дом к Моредо? – спросил Линарес.
– Понятия не имею, сами выясняйте, – с достоинством, граничащим с чванством, ответил Сильвио и водрузил на голову свою светло-бежевую шляпу. – Когда-то мы были довольно богатой семьей, но гражданская война все перевернула. Дед, к несчастью, выбрал не ту сторону конфликта. Его расстреляли, да и вся остальная семья сгинула. Имущество конфисковало правительство Франко – по крайней мере, мы были в этом уверены. Моя мать осталась одна, в полной нищете. Вот она.
Саласар показал еще одно фото – это был групповой снимок. По центру на стуле с высокой резной спинкой сидела та самая дама с фотографии с колье, только еще немного постаревшая. Справа от нее расположился статный аристократического вида мужчина в костюме. Под руку с ним стояла красивая молодая женщина – с девочкой лет восьми. С другой стороны к спинке стула прильнула улыбающаяся, самая свободная на фото, девушка семнадцати-восемнадцатилетнего возраста, внешними чертами похожая на всех лиц женского пола на фотографии сразу. На нее и показывал пальцем гость.
– А это бабушка и семья тетки: ее муж и дочка, моя кузина, – пояснил он также и про других. – Никого в живых. А вот она отдельно.
Саласар показал еще одно фото матери – на нем девушка была одна, с букетом весенних цветов.
– Покинуть страну ей было не на что. Мама выживала. Не спрашивайте от кого, но появился на свет я. Она умерла, когда мне было всего восемь. Но я помню ее рассказы: о жизни нашей семьи до всех этих событий. Будь они прокляты. Я вырос в детском доме, сам встал на ноги, и все, что мне оставалось, это бережно хранить память о матери и остальной семье. Несколько фотографий – вот все наследство, что мне досталось. Но бог есть на свете! Фамильные драгоценности нашли меня, и по праву они принадлежат мне, как единственному наследнику!
Такая история не могла оставить равнодушным. Линарес сменил комиссарский тон на более гостеприимный – в конце концов, он тоже был одним из горожан Санта-Моники, со многими, определяющимися этим фактом, чертами характера.
– Хорошо, синьор, – сказал он Сильвио. – Мы примем все к сведению и во всем постараемся разобраться. А сейчас, позвольте, я отвезу вас в ваш отель.