Позади паротурбинного двигателя располагался кузов, совмещающий в себе и грузовой отсек, и огневую точку, а впереди – уникальная, невиданная ранее кабина.
Неизвестно, что удалось бы создать Гатову, располагай он, как привык, неограниченными промышленными мощностями, но даже сейчас, вынужденный собирать машину из разрозненных запасных частей, Павел с непринуждённой лёгкостью превзошёл инженерную братию Герметикона, собрав из наклонных плит изящную кабину, обеспечивающую прекрасный обзор водителю и стрелку курсового пулемёта. Кабина плавно переходила в «салон», где были оборудованы спальные места.
– И ты хочешь сказать, что разгонишься на своей каракатице до пятидесяти лиг в час? – недоверчиво осведомился Эзра.
– Разгонюсь и до восьмидесяти, – пообещал Гатов. – Мощная броня только на кузеле, в кабине и кузове она противопульная, всё лишнее я выбросил, так что машина очень лёгкая.
– Не выдержит и одного попадания из пушки.
– Она уедет от попадания из пушки, – рассмеялся Павел. – До сих пор мы были рабами аксиомы: поскольку кузель тяжёлый, то и паротяг должен быть тяжёлым. Мы делали их мощными, надёжными, крепкими, а в результате – медлительными. Я пожертвовал всем ради скорости и маневренности и создал новый класс паровых машин. Так что в настоящий момент, Эзра, перед тобой первая в истории Герметикона бронекорда.
– Знаешь, чего у тебя ещё в избытке? – осведомился старик. – Помимо везения?
– Оптимизм?
– Наглость. Никто из тех, кого я знаю, не сообщил бы мне сейчас, что придумал новый класс машин.
– Жаль, что среди твоих друзей так мало амбициозных личностей.
Старик пыхнул трубкой. Гатов обаятельно улыбнулся. Золотая серёжка сверкнула на солнце, а к небу устремился очередной клуб ароматного дыма.
– Зачем может понадобиться корда? – осведомился Эзра.
– Наземная разведка, связь с удалёнными районами, куда не ведут ни обычные, ни железные дороги, а отправлять цеппели слишком дорого и неэффективно, – молниеносно ответил Павел. Чувствовалось, что он плотно обдумывал предназначение своего изобретения. – Я ведь не зря изменил ходовую: корда прекрасно держит бездорожье, способна форсировать небольшие реки…
– Проверял?
– Рассчитал.
– И уверен в своей правоте?
– Всегда.
Задорный ответ не мог не понравиться Кедо.
– Напоминаешь меня в молодости, – заметил он с улыбкой.
– Неужели у меня настолько некрасивый нос?
– Что ты понимаешь в красоте?
Мужчины посмеялись, после чего Эзра негромко и как бы невзначай осведомился:
– Когда собираешься испытывать машину в реальных условиях?
– Нужно дождаться Каронимо. После этого ещё пару дней, не больше. – Павел помолчал и спокойно поинтересовался: – У нас сложности?
Он знал, что рано или поздно обязательно услышит, что нужно бежать, и потому продемонстрировал истинное, а не показное хладнокровие.
– Пока против нас только время, но оно играет без устали, – вздохнул старик. – Уследить за всем и всеми невозможно, и с каждой минутой вероятность случайной или намеренной оговорки возрастает. Тем более что ваши портреты до сих пор ходят по Триберди.
– Я надеялся, что поиск постепенно сойдёт на нет, – тихо произнёс Гатов.
– Тебя будут искать вечно.
– Этого я не учёл.
– Скромность помешала?
Ответить Павел не успел: дверь мастерской со скрипом отворилась и во двор, неуклюже переступив через высокий порог, вышел худощавый черноволосый мужчина в грязноватом, покрытом подозрительными пятнами рабочем халате. Он прищурился на солнце, потом перевёл взгляд на разговаривающих мужчин, поставил на землю ящик, что нёс в руках, снял очки, протёр их, вновь взял ящик и поздоровался:
– Синьор Эзра… Доброе… э-э… утро.
И улыбнулся.
– Доброе утро, Энди. – На «ты» с Кедо был только Гатов, спутники Павла обращались к старику с положенным уважением, и он отвечал им тем же.
– Прогуливаетесь?
– Как всегда по утрам.
– Я тоже сторонник… э-э… соблюдения твёрдого… э-э… распорядка дня, – признался Мерса. – Подъём, работа, завтрак… – Алхимик вопросительно посмотрел на Гатова.