И вдруг такое: дяди Максима не оказалось в списках!
В сельсовет мы вошли втроем и сразу же увидели доску с длинными списками, отпечатанными на машинке. Но сколько мы ни искали фамилии Юркиного дяди, так и не нашли. Молча уставились друг на друга: в чем дело?
В это время из кабинета председателя сельсовета вышел Ракурс. Детеныш обрадованно бросился к нему.
— Аркадий Львович, а моего дяди в списках нет, наверное, пропустили?
Ракурс приостановился.
— Как фамилия?
— Петушков. Максим Тимофеевич.
Ракурс открыл портфель, вынул оттуда стопку бумажек, перебрал их, потом, заглянув в небольшой блокнотик, сказал спокойно:
— Петушков?.. Эту фамилию мы пока воздержались ставить в списки!
— Почему?! — чуть ли не в один голос спросили мы. А Детеныш добавил: — Ведь он погиб. В сорок четвертом году. В июне. У нас сообщение есть.
Ракурс поправил очки, оглядел нас поочередно, сказал сочувственно:
— Я знаю… Только там говорится: не погиб, не пал смертью храбрых, а пропал без вести. Понимаете: пропал! А что такое — пропал? Вы мне это можете объяснить?
Мы не могли. Но в словах и в тоне Аркадия Львовича послышалось что-то несправедливое и скверное.
Я сказал:
— Он хорошо воевал. У него медаль «За отвагу».
Аркадий Львович ответил неопределенно:
— Всякое бывало… — и добавил успокаивающе: — Мы постараемся еще кое-что уточнить… И вышел.
Мы стояли, как оглушенные. Детеныш шевельнулся первым:
— Вы поняли, о чем он думает?
— Нет, — откликнулся Пашка.
— Что мой дядя Максим от страха сдался в плен или еще что там… Поняли?
Мы не знали, что ответить. Но то, что Аркадий Львович сказал, очень походило на Юркино предположение.
— Брось! — выкрикнул я, чтобы заглушить в себе эту мысль. — Ты брось! Идем к Ивану Саввичу, поговорим. Мало ли чего…
Детеныш не дослушал меня, повернулся и вышел. Мы с Пашкой переглянулись.
— Да, черт побери… Что скажешь?
— Брехня это, вот что!
Я тоже так думал, да толку что: кому от этого легче станет? Надо было как-то помогать Детенышу. В первую очередь поговорить бы с Иваном Саввичем, объяснить ему все.
Однако вскоре, так уж случилось, идти к председателю сельсовета необходимость отпала.
Глава двадцатая Она протянула мне руку
Мы идем по влажной и чуточку парной степи. Идем к Желтому кургану едва намеченной тропкой. Не я ли ее проложил?
Над нами разноголосо звенят жаворонки. А в травах весело, по-приятельски пересвистываются невидимые суслики.
Вчера прошел короткий, но шумный ливень. Это он обмыл небо, оживил степь и наполнил ее ликованием. Мы тоже радуемся. Радуемся всему: и жаворонкам, и сусликам, и этому голубому чистому небу, и ласковой степи, пахнущей разопревшим полынком. А я радуюсь еще и тому, что скоро, теперь уже очень скоро, Желтый курган, наконец, раскроет нам свою тайну.
Мы — это я, Эвка и Микрофоныч. Он в белой сетчатой безрукавке, на плече линялый брезентовый рюкзачок, на голове широкополая соломенная шляпа. Удивительно, но он нисколько не походил на учителя и тем более на моего грозного классного руководителя, от которого я столько вытерпел. Просто обыкновенный человек, еще совсем не старый, не сердитый, а добродушный, с карими чуть насмешливыми глазами.
Она в брюках, в белой кофточке и по-прежнему молчаливая и грустная. Я, конечно, понимаю почему: из-за Игоря. Все переживает, никак не может успокоиться.
Надо же было тогда этому болтуну Альке Карасину выложить все, как есть, Буланке. С того самого дня Эвку словно бы подменили: она почти не выходит вечером на улицу, не бывает в Доме культуры.
Игоря тоже не стало видно: стыдно, наверное, а может быть, просто не перед кем воображать и строить из себя героя. После нашей драки, вернее, после того как он измолотил меня ногами, почти все ребята отошли от него: такое у нас не прощают. Даже Пашка Клюня откололся. Верным остался только один Толян Рагозин.
Колька Денисов, когда узнал о драке и из-за чего она произошла, в тот же день унес из своей комнаты, где он жил вместе с Игорем, свою постель и теперь спит на сеновале.
Я иду рядом с Эвкой, искоса поглядываю на нее. О чем она думает? Мне вовсе не радостно, что у Эвки порвалась дружба с Игорем, хотя я так хотел этого. Мне просто обидно за Эвку и жалко ее.
— Ну где твой Желтый курган? — спросил Микрофоныч. — Мне, признаться, в этой стороне ни разу не привелось бывать — пустое место.
— Ничего не пустое, — с некоторой обидой ответил я. — Живет тут степь… А Желтый курган, вон он. Нет-нет, левее, бугорок такой…