Бачурин умолк, глядя куда-то в окно.
— Пленного мы доставили к своим. Живым и невредимым. Федя продолжал воевать, а меня отправили в госпиталь… За этот поиск нас наградили. Дали по «Звездочке». — И Бачурин невольно тронул на груди алый орден Красной Звезды.
— И все? — тихо выдохнул Детеныш, но все услышали его голос, полный отчаянья и надежды. — Вы больше ничего не знаете про дядю Максима?
— Знаю, Юра, знаю… После госпиталя я возвращался на фронт. Уже по освобожденной земле, по тем местам, где мы вели свой последний поиск. Я хотя и спешил в часть, однако не смог проехать мимо Малых Комариков. Я долго бродил по кустарнику, где мы прятались, а потом уходили от облавы, нашел место, где принял последний бой наш Петушок. Это была небольшая котловинка, усыпанная стреляными, еще не успевшими поржаветь автоматными гильзами. Посидел там, подобрал несколько гильз и отправился в Малые Комарики перехватить какой-нибудь попутный транспорт. От деревни мало что осталось, но люди жили, уже понастроили землянок. У крайней землянки я повстречал двух мальчиков лет семи-восьми, спросил, когда, мол, они успели сюда приехать да еще соорудить такое прочное жилье. Один из них, худой белобрысенький, этак снисходительно ответил: «А мы и не уходили отсюда». — «Как, совсем?!» — «А чего ж, — говорит, — мы в погребе отсиделись, а как наши пришли — выбрались». Я вдруг, сам не знаю почему, спросил: не помнят ли они, как за несколько дней до нашего наступления там, за селом, где у них широкий кустарник, шел бой. «А чего ж, — снова проговорил белобрысенький. — Знаем. Это наш солдат по полицаям палил. Там он лежит, вон под березкой». — «Как то есть лежит?» — не понял я, а у самого сердце замерло. «Понятно как — схороненный». Боже мой, я, как сумасшедший, бросился туда, к березке, что стояла на входе в деревню. Еще издали увидел бугорок, а над ним невысокий столбик с перекладиной на манер креста. На той перекладинке было выведено химическим карандашом: «Здесь лежит советский солдат-герой Максим Петушков. Вечная ему память». Спрашиваю белобрысенького: «Кто его хоронил?» — «А все хоронили, — говорит. — А главно тетка Кораблева. У нее даже пилотка его хранится. Тетка Кораблева рассказала, что нашла Максима на другой день после стрельбы. Нашла случайно в брошенном полузасыпанном погребе, куда он, израненный, забрался, чтобы не попасть в лапы карателей. Тетка Кораблева застала его еще живым, он успел назвать ей свое имя…»
Мы слушали Бачурина, не шевелясь и не дыша: вот это история! Пожалуй, похлеще иных приключенческих книг. Даже ордена и медали Кузьмы Игнатьевича Батракова на какое-то время перестали позванивать, Юркина мать и тетки беззвучно плакали — боялись помешать Бачурину. Один лишь дед Ишутин то и дело ерзал по скамье, видимо, хотел задать какой-то вопрос, да никак не решался.
А Детеныш сидел все так же напряженно и неподвижно, подавшись вперед, и глядел, глядел на Бачурина, словно ожидая от него еще каких-то слов, может быть, самых главных. Но тот тихо и устало произнес:
— Ну вот и все… — Помолчал несколько, будто припоминая, не забыл ли чего сказать, повторил: — Да, все… Когда прощались, тетка Кораблева, Мария Никифоровна Кораблева, вручила мне это…
Бачурин медленно вынул из кармана небольшой пакет, так же медленно развернул его и все мы увидели выцветшую пилотку с алой солдатской звездочкой.
— Беспокойная у меня профессия. Куда только не забрасывает она, но я всюду вожу с собой эту память о моем друге, святую для меня вещь. Сегодня она, наконец, нашла свой постоянный дом… Я передаю ее вам, дорогие товарищи.
Что тут началось! Ребята заорали «ура», запрыгали, забили в ладоши. Взрослые переговаривались, улыбались, кто-то вытирал платочком глаза. Аркадий Львович вскочил, обернулся к Ивану Саввичу, сияющий, улыбчивый, произнес:
— Ну вот и еще одно доброе имя спасено для истории!..
И хотя Ракурс широко улыбался и сказал хорошие слова, в моем сердце невольно жила к нему какая-то неприязнь. Я не мог забыть, как он сказал тогда о дяде Максиме: «…Не пал смертью храбрых, а пропал. Что такое пропал? Вы мне можете объяснить?..»
Вдруг ко мне подошел Детеныш:
— Спасибо, Брыська… Костя… Эх, спасибо… Это все ты… Друг…
Я даже растерялся.
— Да брось ты, Юрка. Чего уж там, это самое…
Однако Детенышево спасибо оказалось для меня больше, чем любая награда…