Глава двадцать пятая Мама
Вадим заехал за мной, как и обещал, в десять утра, а в половине двенадцатого мы уже были в райцентре. Я побежал к маме, а Вадим остался во дворе, у мотоцикла: что-то не ладилось с мотором.
— Ты жми, — сказал он, — а я пока разберусь, в чем тут дело. И не торопись, спешить некуда. Хоть до вечера…
Когда я вошел в палату — растерялся: где мама? С четырех коек на меня глядели, как мне показалось, совсем одинаковые бледные и худые женщины. Но вдруг встретил глаза, такие родные и ласковые.
— Мама!..
Я бросился к ней.
— Ты чего такая? Может, кормят плохо? Так я, так мы…
Мама торопливо гладила меня по голове.
— Хорошо меня кормят, сынок, хорошо… Ты не беспокойся… Просто мне не хочется есть… — И тут же другим голосом, немного удивленным и радостным: — Как ты вырос, милый… Совсем взрослый. А брови выцвели… И веснушек нынче больше…
— Мам, может, домой, а? Чего ты так долго тут? Дома, может, получшает… Я за тобой ходить буду, а?
— Теперь уж скоро, Костенька… Вот сделают операцию и — домой. Заживем с тобой!.. Хорошо заживем. Ты у меня теперь вон какой — хозяин…
— А когда сделают операцию?
Чуть запнувшись, мама ответила:
— Скоро… На днях… На той неделе, наверное.
Я вздохнул и стал рассказывать и про экскурсию на строительство канала, и про Вадима, и про встречу в нашем музее с Бачуриным.
История о дяде Максиме ее очень тронула. Мама все время удивленно произносила: «Что ты говоришь?! Неужели?!..» А вот новость о том, что мы создали музей, неожиданно расстроила ее.
— Боже мой, — тихо и горько проговорила она, — как я, оказывается, давно из дому… Жизнь идет, а я все лежу и лежу. Ох, до чего ж соскучилась по работе, по Ключам нашим… Просто слов нет…
Но тут же улыбнулась слабо:
— А как у тебя идут раскопки? Наверное, уже добрался до своих «древних ценностей»? Не забыла!
— Да нет, не добрался. Тяжеловато одному. Сейчас там Микрофоныч… Семен Митрофанович командует. Я все рассказал ему про Желтый курганчик. Быстрее раскопаем, да и веселее, когда все вместе…
Мама легонько сжала мою ладонь.
— Хорошо, сынок, правильно поступил. В одиночку ни дела, ни радости. Жизнь не любит таких людей: всегда они жалкие, несчастные.
Она помолчала, снова и снова разглядывая меня, будто сроду не видела, положила мне на плечо легкую исхудавшую руку.
— Скоро тебе в школу, а нового костюма так и не купили. Ведь еще весной говорила: пойдем возьмем…
— Ладно, пока в старом похожу.
— И учебники, поди, не думал покупать?
— Успею. Ты, мам, хоть об этом не переживай.
— Ну как же, милый, восьмой класс серьезный — тоже выпускной. Костенька, прошу тебя: берись за учебу с первого же дня и по-настоящему. Ведь этот год станет… ну, предварительной проверкой, что ли, не только твоих знаний, но и твоей готовности держать экзамен еще главнее — на аттестат зрелости. Мне неловко подгонять тебя да повторять надоевшие истины. Ведь ты вон какой большой. Наверное, и ростом уже догнал меня?
— Обогнал, — засмущался я. — На один сантиметр.
Маме было тяжело говорить, она заметно притомилась, капельки пота заблестели у нее на висках. И все-таки она засмеялась, не скрывая этой своей радости и гордости, и обернулась к своим подругам, видали, мол, как вымахал мой сынок? Женщины участливо глядели на нас, тихонько улыбались — сочувствовали маме.
Я сначала очень стеснялся их, разговаривал с оглядкой, а кое о чем даже рассказывать не решался. Потом понял: они уже давно знают все и про меня, и про весь наш колхоз, и перестал стесняться.
Мама снова повернулась ко мне, продолжая улыбаться.
— Ну как, Костенька, ты все еще не надумал, кем хочешь стать?
Этот разговор у нас с мамой давнишний. Каждый год она по нескольку раз выспрашивала меня, что я думаю делать после школы. Ей очень хотелось, чтобы я поступил в сельскохозяйственный институт и непременно бы стал, как и она, агрономом. А я не очень-то торопился задумываться над своим будущим, таким неясным и таким далеким. Отмахивался:
— Там будет видно.
Одно твердо хотел — в армию! И не куда-нибудь, а в авиадесантные войска. Сейчас мне пришлось ответить то же самое.
— Впереди еще полно времени. Придумаем чего-нибудь…
На этот раз мама вдруг огорчилась, как никогда раньше.
— Что же ты, Костенька?.. Пора бы уже решить. Это так важно для меня, просто необходимо, если бы ты знал…
Я пожал плечами:
— Да почему, мам? Чего торопиться? Мне еще вон сколько учиться — целых три года! Говорю — успеем, придумаем.
Мама растерянно глянула на меня, будто я ее очень озадачил. И сказала: