– Дедушка, смотри, что я нашел на чердаке, – обратился я к нему, отыскав его в уютной мастерской, где он обычно столярничал или чинил рыболовные снасти. – Откуда это?
Он отложил в сторону рубанок и, смахнув с верстака завитки пахучей стружки, бережно развернул сверток и нежно прикоснулся своими огрубевшими корявыми пальцами к тельняшке. Тяжело вздохнул и опустился на табурет, не спеша раскурил свою знаменитую черную трубку и долго, с отсутствующим видом, прищурив подслеповатые глаза, пускал кольцами сизый дым.
Я, устроившись по другую сторону верстака, сидел и вертел в руках кортик, зная, что не следует старика торопить, хотя, признаться, уж очень не терпелось что-нибудь узнать о необычной находке.
– Это вещи Марио, – глухо вымолвил старый рыбак, бережно взяв из моих рук кортик.
– Дед, а кто он? Этот Марио? – спросил я, раздираемый любопытством. Имя было мне совершенно не знакомо, и оно никогда не упоминалось в нашей семье.
– Несчастный Марио…? Мой сын, – сказал дед и, чуть помедлив, добавил. – Приемный сын.
– Приемный сын…? Дедушка, но я о нем впервые слышу. Ты и мать никогда о нем не рассказывали, даже никогда не упоминали.
– Да, сынок, верно. Нам с твоей матерью было тяжело вспоминать о незавидной судьбе, что выпала на его долю.
Старый рыбак вновь бережно коснулся тельняшки.
– О, как давно это было, сынок… В самом начале войны, еще до твоего рождения. Однажды хмурым осенним утром, после очередного жестокого шторма, что приносит страшное горе в семьи моряков, мы заметили выброшенную на отмель разбитую шлюпку. Таких лодок я никогда еще в жизни не видел, уж поверь мне, старому рыбаку. Борта были похожи на сплошное решето, живого места на ней не было. От мачты ( одни воспоминания, транец весь щербатый, словно его грызла стая голодных акул. Когда мы с Валери… Ты помнишь морского бродягу, что учил тебя в детстве ходить под парусом и плавать?
– Дед, ну как не помнить Валери? Конечно, помню. Седой отчаянный моряк, у которого вся грудь и руки были в татуировках. Я тогда мечтал иметь такие же.
– Так вот, когда мы с ним заглянули в шлюпку, то обнаружили там молодого раненого моряка, который ничком лежал на изодранном в клочья парусе. Глаза у него были полуоткрыты, щеки почернели и ввалились, губы потрескались… Он, объятый жаром, метался в бреду. Мы осторожно перенесли его в наш дом. Вид у незнакомца был жалкий. Грудь пробита навылет, и помимо этого было еще множество других серьезных ран, похоже, что его изрядно зацепило картечью. Раны обработали и перевязали, так как могла начаться гангрена. Около месяца он находился между жизнью и смертью, не приходя в сознание. Твоя мать сутками не отходила от кровати несчастного, дежурила. В бреду он громко звал кого-то, на никому неизвестном языке, никто не мог определить, какой он национальности. Даже наш сосед Гийом, уж на что, старый морской волк, который в каких только краях не был, кого только не видел на своем длинном веку, который знает не один десяток языков, даже он не смог ответить толком, откуда приплыл наш парень.
Через некоторое время, благодаря заботам твоей матушки наш больной стал поправляться. Но, странное дело, когда сознание вернулось к нему, он не смог говорить. Так мы и объяснялись с ним, как немые, знаками. Я ему смастерил костыли, и он потихонечку стал передвигаться по дому. Частенько наведывался ко мне в мастерскую и подолгу сидел, наблюдая, как я работаю. Иногда и сам брался за молоток и стамеску. Мы очень полюбили его и стали называть Марио. Так когда-то звали моего младшего братишку, который тринадцатилетним мальчишкой утонул во время жестокого шторма, застигшего рыбаков в море. Марио быстро, с полужеста, научился нас понимать, но разговорная речь к нему так и не вернулась, что-то, наверное, случилось с нервной системой, видно, очень многое ему пришлось вынести. А может, сказалась та рана, что у него была на голове.
Когда его нашли, то первую медицинскую помощь оказал наш лекарь, доктор Тюмер, что жил на соседней улице.
– Да на нем живого места нет! – сокрушался доктор Тюмер, внимательно осматривая больного.
– Вы только посмотрите: у него на спине следы от рубцов! А это что такое? Господи, это же самое настоящее клеймо! Кто же выжег ему на лопатке эту подкову?